Андрей Седых, будущий писатель, путешественник, секретарь Бунина и проч., и проч., сидел с приятелями в Константинополе, такими же, как он, коих было двое, и кормился в долг у грека Косты. "Швыбзик, - говорили они ласковым и поучительным тоном, швыбзик, - ты не уедешь далеко на своей "Брачной газете", предназначенной для сладострастных турок. Надо проявить игру ума" (А. Седых. "Звездочеты с Босфора"). О да, конечно, когда на тебе "широкое, непромокаемое пальто" и "котелок, налезавший по самые уши"!
Однажды его приятели приволокли с собой треножник фотографа и старую, потертую подзорную трубу, соединили их кусками проволоки и обрывками бечевки и провозгласили: "Телескоп! Пулковская лаборатория в центре Константинополя. Волшебно!" "Как ни дрянна была наша труба, лунный шар вдруг приблизился, сделался большим и ярким. Очертания материков и морей стали резче, отчетливо обрисовались лунные кратеры".
Тогда они отволокли свой инструмент на площадь, на главную торговую улицу, и "через час в хвосте уже стояло два десятка человек" поглядеть на луну за пять пиастров с носа. "Никогда больше в жизни я не чувствовал себя таким безгранично богатым, как в ту ночь. Расходы по оборудованию пулковской лаборатории были полностью покрыты. Мы выручили в первый же раз больше, чем стоила вся подзорная труба и треножник фотографа".
"Мы долго мечтали в ту ночь. Мы мечтали о том, что накопим много денег, купим себе фальшивые паспорта и уедем куда-нибудь подальше из этого проклятого города, переполненного оборванными русскими, от всей нестерпимой константинопольской жизни и невыносимого безделья".
"Стояли безоблачные дни и прозрачные, синие ночи. Мы тихо богатели и даже раздобыли где-то книжку с биографией американских миллионеров. Дела наши шли превосходно. Мы стали своего рода ночной достопримечательностью. Ни один гуляка не проходил мимо телескопа, чтобы не посмотреть на луну и не выслушать оригинальную теорию о будущих межпланетных сношениях, сильно напоминавшую Жюль Верна. За лето мы отъелись, раздобрели и даже обзавелись имуществом. Я давно расстался с непромокаемым плащом и купил в комиссионном магазине дьявольски элегантное черное пальто с шелковыми отворотами и сфотографировался в этом виде".
"Катастрофа наступила неожиданно. В ноябре начался норд-ост. Задул ледяной, колючий ветер. Небо покрылось тучами. Наступил сезон дождей. На Босфоре густой, белой пеленой стоял туман. Три недели мы ждали конца дождей и чистого неба. Персонал пулковской лаборатории впал в уныние. Капиталы быстро таяли. На четвертую неделю за пятьдесят турецких лир я купил визу в Италию. И еще через два дня я распрощался с компаньонами и, под проливным дождем, сел на судно, шедшее через Пирей в Неаполь. Под вечер наш пароход вышел из Босфора в Мраморное море. Еще через час ветер спал и дождь прекратился.
Ночью на безоблачном небе сияла полная, великолепная, насмешливая луна" (А. Седых. "Звездочеты с Босфора").
Так закончилась эта турецкая история, а впереди была долгая-долгая жизнь (90+), полная блужданий по миру, приключений, писательства и, кажется, наслаждения от каждого дня.
Впрочем, чтобы впасть в отчаяние, необязательно быть юнцом. Достаточно быть великой княгиней, распродававшей драгоценности по дешевке (Париж в 1920-х был переполнен русскими камнями) с тем, чтобы вложить деньги в неудачные предприятия (вина мужа, конечно) и бесповоротно потерять их. "Я почувствовала себя маленькой и беззащитной. Надо было выходить из этого пейзажа и по-новому строить себя". Так написала в своих "Воспоминаниях" великая княгиня Мария Павловна, внучка Александра II.
Лучшее имущество - мозги? Новые идеи в самый разгар кризиса? Она устроила вышивальную мастерскую на 50 человек, будучи хорошо знакомой с Шанель и получая от нее поток заказов. Но не просто так. Сначала все изучила "с самых низов". Под чужим именем устроилась в вышивальную мастерскую, начав с самых простых операций, последовательно пройдя весь путь к "Марье-искуснице".
Ее учили вышивке в детстве. "Пальцы изнывали по делу. Я предвкушала муки и радости творчества". "Под вымышленным именем, в старом платье и новехоньком рабочем халате, благоразумно оставив дома драгоценности, я с утра пришла на фабрику". "Много дней я горбатилась над машиной, неустанно давя ногою педаль; окон в мастерской не было, освещение тусклое, в воздухе - взвесь пыли и масла".
Благословенный Зингер! За месяц она овладела машиной. "Я часами совещалась с Шанель, объяснявшей, что ей требуется, и дававшей указания. Ей предлагались рисунки на бумаге, потом они переводились в материал и снова показывались ей". "Первые узоры были составлены, шелка подобраны". "Кроили у Шанель, остальное была наша работа". "Дрожа как в лихорадке, мы проделали все, что от нас требовалось". Самые сложные вышивки княгиня делала сама. И вот - ура! Она увидела - в первый раз - свою работу в "Ритце", одном из лучших отелей в Париже, "на даме за соседним столом. Признаюсь, мне стоило огромного труда не глазеть на даму и удержать руки, рвавшиеся ощупать знакомый рисунок".
Великая княгиня, все потерявшая ("все, что мы оставили в России, пошло прахом"), с "поверженными идеалами"? Нет, молодая женщина чуть за 30, которая "безоглядно, до смешного верила в будущее. Не имея никакого опыта в делах, я ни на минуту не задумалась об ожидавших меня трудностях; а задумайся я, и при всей моей жажде деятельности я вряд ли решилась бы продолжать. А так мне кружили голову азарт и отвага молодого генерала накануне решающего сражения" (Великая княгиня Мария Павловна. "Воспоминания").
Так победим! Победим и мы, как это делали миллионы старших, придумывая, строя, выкармливая свои семьи в самых непредвиденных обстоятельствах. Будем верить в будущее, будем делать себя в сто раз дороже, будем находить в себе умения, о которых мы и помыслить не могли. Живой деятельный ум, полный энергии, всегда справится с тем, что подкидывает ему жизнь, пусть даже она заваливает нас булыжниками.