Наш корреспондент накануне прошел маршрутами Канта вместе с молодым философом, научным руководителем Центра исследований русской мысли Балтийского федерального университета имени Иммануила Канта Андреем Теслей.
Мы назначили встречу возле памятника Канту. Лет шесть назад, еще до объявления юбилейных торжеств в честь Канта, ребятки, одинаково наэлектризованные невежеством и экстремизмом, облили его ультрарозовой краской, разбросав вокруг листовки "Вы учитесь в стенах, носящих имя врага! Срывайте таблички, вымарывайте чужое имя из своих документов!". И это в Калининграде, где, как легенду, рассказывают, как в 1945 году во время штурма Кенигсберга на пути наших штурмовиков стоял памятник Шиллеру.
Бои за город шли нешуточные. Хотя на фоне английских бомбежек, стерших с лица земли центр города и Кенигсбергский собор, это был точно гуманный штурм, но в Шиллера попали и в груди его зияла дыра. И кто-то из умных и образованных советских офицеров, во избежание дальнейших попаданий, повесил на памятнике издалека видное объявление "Свой".
Кант нам тоже "свой". И не только потому, что четыре года был подданным Российской империи, а русские офицеры ходили к нему на лекции и звали на обеды. И Карамзин, приезжая в Кенигсберг, специально приходил (извиняясь, что незваным) в гости к "белому и нежному" старичку. Это июнь 1789-го, Карамзину - 22, Канту - 65. Он уже всем известен как "все сокрушающий" (мыслью, конечно) Кант. Они проговорили три часа. "Кант говорит скоро, весьма тихо и невразумительно… Домик у него маленький… Все просто, кроме... его метафизики".
Но Кант нам "свой" еще и потому, что мировая культура в лучших своих образцах - всем, кто находится в здравом уме и доброй памяти - всегда "своя".
Кант перед зданием университета - копия памятнику, поставленному ему в середине XIX века. Скульптор Раух явно делал его со всем известного портрета - камзол с большими пуговицами, видимо, модными тогда (а Кант, часто бывая у графини, обязан был, да и похоже любил, быть модным - носил даже пальто с золотой каймой). Жабо, необходимое тогда почти как ныне галстук. Упругие локоны парика. "Компьютерная сутулость", которую интеллектуалы обрели еще в XVIII веке. Только нижняя челюсть слишком выдается вперед, как у людей волевых и причастных к власти.
Под каштаном, брызнувшим в небо первыми, неуклюже разворачивающимися листьями, философ Андрей Тесля говорит мне, что с волей у Канта все было в порядке, так что подбородок не обманывает.
Договариваемся, что в разговоре о Канте нас трое - он, я и читатель. "Читатель главный?" - уточняет философ. Нет, говорю, но важный. Как зритель в театральном зале: реплики на сцену подавать не может, но без него спектакль не сыграть.
За три века, как корабль ракушками, Кант оброс обидными штампами - книжный червь, не от мира сего, старикан, живущий по железному расписанию... Одна интернет-энциклопедия даже рискнула спустя три века выставить ему онлайн-диагноз… шизофрения. Правда, оговорясь, что ипохондрия тогда была модной штукой.
Учитывая все это, думаешь, что Канта сегодня хорошо бы не "кантовать", не переворачивать с ног на голову в своих, никому не понятных целях.
И чтобы студенты, начитавшись такого рода материалов, не спрашивали: "Он был ботаником? Сумасшедшим?".
- В молодости, когда ему не в шутку не хватало средств, он играл в бильярд на деньги - явно не "ботанский" стиль поведения, - парирует такие вопросы Тесля. Добавляя: "При этом никаких аддикций (зависимостей) у Канта не было".
Откуда он взялся?
- Тут Кант точно прогуливался. И, кстати, Гофман. Они наверняка встречались.
Направляясь к Старой Альбертине, где, собственно, Кант преподавал, мы оказываемся у Нижнего озера. Над ним давно нависают строения XX и XXI веков, в том числе не достроенный в советское время и подлежащий теперь разбору, почти по-гофмановски чем-то пугающий дом советов на месте бывшего королевского замка. Тесля смеется: у нас тут ни одно место не теряет своего предназначения: на месте замка - дом советов, на месте университета - университет, даже силовое ведомство по своему адресу.
Но озеро и воздух над ним такие же, как при Канте - и это хорошая катапульта для путешествия в XVIII век.
Вопрос, откуда берутся гении, никогда не перестанет нас волновать.
Отец Канта, как и он сам, в юности принадлежал к гильдии шорников, изготавливал седла и другие конские аксессуары. Из шорников в философы нет прямого пути.
"Можно я отвечу на ваш вопрос по-марксистски?" - спрашивает мой спутник. Он уверен, что причина восхождения Канта кроется в Кенигсберге и его производительных (торговых) силах. Околоморской город, соединенный морем с миром, защищенный от пиратских нападений тем, что стоит не на берегу…
Морем приходят товары (Кенигсберг - город торговых складов) и мировые новости. Кант, кстати, был еще и публицистом, писал в берлинские газеты. Это вряд ли его кормило, но имя точно давало.
Сравниваю Канта с Рембрандтом в связанном со всем миром приморском Амстердаме. Конечно, соглашается мой собеседник, только на философские тексты, в отличие от картин, не делают дорогие заказы.
Нестоличный умник
А еще важно, что Кенигсберг не был столицей, считает Тесля. В столице бы Кант, скорее всего, не вырос в гении. Потому что это повышенные скорости, учащенные контакты, бесконечные толкания под локоть... Где бы он там взял 11 лет покоя для "Критики чистого разума"?
Столь ясную уверенность в возможности интеллектуального лидерства в провинции я встречала только у Бориса Пастернака в "Докторе Живаго": "Вся образованная русская провинция, часто идущая впереди столиц, благодаря сохранившейся в глуши основательности".
Кроме неспешной основательности продуваемого мировыми ветрами и новостями Кенигсберга, важны были лучшая в городе гимназия, а потом и университет. Именно германская система образования многие годы создавала в раздробленной и ослабленной стране самую разную элиту - от чиновников и военных до ученых.
- Это был, по сути, единственный "социальный лифт", поднимавший наверх одаренных и сильных. Фихте вслед за Кантом поднялся на этом лифте из семьи ткачей.
Но на этот лифт Кант мог и не успеть заскочить, учась в плохонькой гимназии на окраине города. Но еще одним основанием его восхождения стала вера. Город был пиетистским. Это особый подвид протестантизма, где "главной темой" внутренних усилий верующего становились поиски личной святости. Именно приехавший в Кенигсберг знаменитый пиетистский богослов Франц Шульц, дававший в городе библейские уроки и заходивший в семью Канта, заметив его способности, посоветовал родителям перевести его в хорошую гимназию. Его отправили в знаменитый Фридрихс-Коллегиум. Вот с этого момента он, пожалуй, и сел в лучший немецкий социальный лифт.
- Ну а то, что он не любил нравы Фридрихс-Коллегиума, а став взрослым едва ли не презирал - за рабскость - пиетизм?
- И тем не менее, - говорит Тесля.
Сказанное без жарких споров и пояснений это "тем не менее" напомнило мне знаменитый принцип Мераба Мамардашвили, советовавшего постигать Канта, прибегая к словесным "аккордам", неожиданному сочетанию вроде бы не так уж и значимых слов - "только", "ведь", "уже" …
Услышанное мною "тем не менее" я перевожу как - не только то, что мы любим, делает нас, но иногда и то, что не любим.
Тайм-менеджмент XVIII века
После окончания гимназии и университета энергию для дальнейшего умственного восхождения - от зачисленного в штат профессора к гению - Канту, похоже, задавал как раз его режим жизни с экономией чуть ли не каждой секунды. Он считал расточительство пороком и поэтому тщательно подсчитывал время. В одно и то же время выходил на прогулку и возвращался. В Кенигсберге по нему сверяли часы. Сегодня это глуповато осмеивается в самоуверенных новостных жанрах рассказов о философе.
В 1974 году у нас вышла документальная повесть Даниила Гранина "Эта странная жизнь" - о профессоре Александре Любищеве, ученом из Ульяновска, сделавшем в науке прорывные открытия, создавшем что-то вроде периодической системы Менделеева для энтомологии и отметившегося еще и в генетике, математике, философии. В повести Гранин рассказывает, как Любищев, не прерываясь, с 1916 года вел необычные дневники, учитывая каждый момент прожитого времени. "Повсюду я натыкался на краткий перечень сделанного за день, расцененный в часах и минутах". Учет времени давал ученому ресурс для чрезвычайно насыщенного и содержательного труда, и это кончалось открытиями.
Сегодня повесть Гранина активно рекламируется на сайтах по тайм-менеджменту.
"Все, о Люцилий, не наше, а чужое, только время наша собственность", - писал Сенека. Так, может, это не странности Канта, а наше неумение быть собственниками времени.
Кант как шарнир
Поднимаемся от озера к утраченному королевскому замку и говорим о том, что, собственно, сделал Кант.
Он примирил два главных философских взгляда на мир. Один - субъективистский - Беркли, Юма - о том, что познание априорно, и задано человеческими способностями мыслить, а познаваемая природа, ну пусть побудет на вторых ролях, она ничего не диктует. Второй - рациональный - от Декарта - разум, отражающий законы природы и сам следующий им.
Кант не то, чтобы сказал: и ты прав, и ты прав. Он показал, как в реальности происходит мышление, и как задействовано в нем априорное человеческое знание и знание опытное, формирующее того, кто познает. Он развернул свое видение так, что потом уже спорщикам не о чем было спорить. Отсюда "все сокрушающий" Кант.
Кант был фигурой века Просвещения, убедительно показавшей нам, что знание и разум - самостоятельная и одна из самых верных и действенных из данных человеку сил. И он был человеком Нового времени, наступившего в том числе благодаря ему и до сих пор не кончившегося.
Место последнего дома Канта потеряно в пространстве, застроенном кинотеатром "Каро", банками и "Ростелекомом". Но он точно стоял на Принцессенштрассе, 2, до университета было легко дойти пешком.
Через Старую Преголю в XVIII веке было много мостков, и Кант быстро попадал на остров, теперь носящий его имя. Сейчас, несмотря на будний день, остров "засыпан" туристами, как шахматные доски на сеансе одновременной игры. Тут и там экскурсоводы задают публике в микрофон загадки, делая образ Канта туристически востребованным. Все, как везде в таких местах, разве что нет ряженных в костюмы Канта. Не рискуют? А вдруг кто подойдет и всерьез спросит про категорический императив.
Кант, кстати, очень редко читал в университете то, что мы сейчас назвали бы "авторским курсом". И видимо, не только из воспитанности, как полагает Мераб Мамардашвили, а просто потому что так тогда было установлено - преподавать по изданному и принятому к преподаванию наставлению. Разбирая со студентами написанное. Кант читал философию по учебнику Вольфа. В учебниках, правда, оставляли пустые страницы, чтобы читающие по ним лекции могли делать свои пометки. Из этих комментарийных пометок потом мог вырасти самостоятельный текст "Метафизики нравов" или "Критики способности суждений".
Кант читал самые разные предметы, в том числе, например, и математику. И русские офицеры на его лекциях как раз прагматически постигали ее - для необходимых им знаний в артиллерии или географии.
Нравственный закон внутри нас
Могила Канта - самое "сильное" и притягательное место на острове. Может, с нею бы соревновался собор, но он пока больше концертный зал.
Первый раз, прочитав "Метафизику нравов", я пришла к его могиле с цветами. Кинула белые хризантемы далеко за ограду, на надгробие, и возмутилась, что нет креста.
Кант, с которым долго прощался город, пока в феврале 1804 года оттаивала замерзшая земля, под звон колоколов (уход философа - значимое событие для urbi et orbi) был похоронен в профессорской часовне рядом с собором, и крест там был, конечно, самым главным предметом. В 20-е годы XX века полуразрушенную неоготическую часовню, поставленную над могилой в веке XIX, заменили открытыми колоннами в стиле баухаус. Сооружение уже стало самостоятельной архитектурной ценностью и охраняется государством, но, безусловно, противоречит религиозному мирочувствию Канта.
Тесля подчеркивает, что если в XIX веке Канта воспринимали чуть ли не богоборцем из-за того, что он оспорил пять доказательств бытия Божия Фомы Аквинского (правда, найдя ошибки в доказательствах, он не нашел ошибки в Боге), то в XX и XXI веках, наоборот, Кант воспринимается как философ, утверждающий Бога. Даже атеисты стали догадываться, что знаменитого Кантовского "нравственного закона внутри нас" без Бога нет.
Тесля поясняет, что нравственный закон у Канта это не так просто, как мы привыкли думать, часто цитируя слова про него и звездное небо. Нравственным Кант считал лишь тот поступок, который мы совершаем, руководствуясь только чувством долга. Ни капли тщеславия, симпатии, любезности, желания обратить на себя внимания.
- Ну как-то это уплощенно, - смущаю я спутника. - Один долг это для роботоподобного человека. Пусть добро будет хоть и с недостатками, но живым… По часам хорошо совершать прогулки, совесть не работает по часам.
Помощник библиотекаря
В кантовскую Старую Альбертину не попадешь, у исчезнувшего входа только памятник ее основателю, герцогу Альбрехту. Но в Альбертину II, где начался наш маршрут, можно вернуться. Перед нами легко раскрываются сенсорные двери, а в кофейне "Вольтер" с подоконника иронически улыбается голова философа в красной феске.
Внутренний дворик заполнен полуразбитыми каменными русалками, дельфинчиками и шарами.
- Это даже не результат археологических раскопок - просто откопали при ремонте здания, - комментирует философ, замечая мой интерес к древностям.
В небольшом кабинете позади библиотечного зала пьем кофе и обсуждаем (как и положено, за закрытыми дверями) личную жизнь Канта.
Он два раза собирался жениться, "но пока раскачивался, чтобы сделать предложение, - дама выходила замуж. Канта никто не мог ждать, ясное дело", иронически замечает в лекциях Мамардашвили. И напоминает, как Кант сказал, что самое большое впечатление, которое один человек может оказать на другого, это впечатление, которое может вызвать или любовь, или уважение. "Женщина же сочетает в себе и то и другое, и впечатление, получаемое от женщины, есть одно из самых больших возможных впечатлений в мире. И это говорит Кант - холостяк, девственник", цитирую я Мамардашвили, а мой спутник отмечает у него верность воссоздания личности философа.
А между тем мы находимся в почти волшебной комнате. Застекленные книжные шкафы, а в них невероятные фолианты. Здесь книги, к которым прикасался Кант, работая еще и помощником библиотекаря.
В Калининграде, наверное, нет места, где можно быть ближе к Канту, чем здесь.
- Вот та самая книга Вольфа " О философии", по которой учились во времена молодости Канта, вот прижизненное издание Гете, - объясняет мой спутник.
И в маленькой скрытой шкатулке библиотеки мгновение останавливается, и возникает чувство, что Кант заглянет сейчас в окно.
- Дайте человеку все, чего он желает, и в ту же минуту он почувствует, что это все - не есть все;
- Только посредством образования может человек стать человеком;
- Доброе воспитание как раз есть то, из чего возникает все добро на свете;
- Человек редко думает при свете о темноте, в счастье - о беде, в довольстве - о страданиях и, наоборот, всегда думает в темноте о свете, в беде - о счастье, в нищете - о достатке;
- Страдание - это стимул для нашей деятельности, и, прежде всего, в нем мы чувствуем нашу жизнь; без него наступило бы состояние безжизненности;
- Быть опровергнутым - этого опасаться нечего; опасаться следует другого - быть непонятым;
- Наука - это организованные знания, мудрость - это организованная жизнь;
- Мораль - есть учение не о том, как мы должны сделать себя счастливыми, а о том, как мы должны стать достойными счастья;
- Гений - это талант изобретения того, чему нельзя учить или научиться;
- Смерти меньше всего боятся те люди, чья жизнь имеет наибольшую ценность;
- Поступайте так, чтобы любой ваш поступок мог быть возведен во всеобщее правило;
- Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне.