В единое целое эти драматические опыты связывает общность тем и мотивов - прежде всего темы гибели, без которой трагедии не бывает (тут стоит напомнить, что причиной уединения Пушкина в Болдине стал холерный карантин). Постановщики спектакля (режиссер Алексей Дубровский, художник Мария Утробина) как раз и постарались выявить эти лейтмотивы театральными средствами.
Общим здесь является и место действия в широком смысле: все это западноевропейские сюжеты, исторические или легендарные. На этом основании к циклу порой подверстывают такие пушкинские эскизы, как "Сцена из "Фауста" и "Сцены из рыцарских времен". Но в общепринятом виде "Маленькие трагедии" - это четыре коротких пьесы, почти скетча: "Скупой рыцарь", "Моцарт и Сальери", "Каменный гость" и "Пир во время чумы".
Последняя пьеса в спектакль не вошла. Но именно к ней отсылает группа масок, участников сквозного ритуала: то ли ангелы смерти, то ли вороны-падальщики, то ли просто похоронная команда. Общий их атрибут - гротескные птичьи клювы, напоминающие маску Чумного доктора из комедии дель арте. Такие маски-респираторы носили медики во время чумных эпидемий. Хоботы их набивались пахучими травами, что помогало переносить чумное зловоние и предохраняло от поветрий. В спектакле смерть каждого их трех героев изображается эмблематически: он просто надевает маску с клювом.
Задник и кулисы изображают темно-серые стены с кирпичной кладкой. Но это готическое пространство в каждом действии наполняется иной начинкой, что придает всему зрелищу приятное разнообразие.
В "Скупом рыцаре" это сундуки и короба: отсылка к футлярному пространству Кощея Бессмертного. Даже Герцог (Михаил Мартьянов) произносит свой вердикт "Ужасный век, ужасные сердца" из подобия театральной ложи с балдахином (а появляется он на сцене, восставая из недр, как чертик из коробочки).
Сказочный Кощей ведь также хозяин жизни и смерти ("Отселе править миром я могу"). А собственная его погибель упрятана за многими оболочками: в ларце заяц, в зайце утка, в утке яйцо... Василий Бочкарев в роли скупого Барона даже внешне напоминает Кощея в классическом изображении Ивана Билибина и Сергея Малютина.
При этом актер подчеркивает в своем герое прежде всего поэтическую натуру. О злодеяниях своих Барон рассказывает со светлой элегической улыбкою, а из каждого добытого дублона извлекает целую басню или притчу. И поэты действительно держат Барона за своего. Вот эпитафия Сергея Гандлевского, исполненная с истинно пушкинской едкой веселостью:
- "Умри себе как все ребята,
- И к восхищению родни
- О местонахожденье злата
- Агонизируя сболтни".
Что же касается Альбера, расточительного сына Барона, то Алексей Фадеев в этой роли мог бы явить больше дерзости. В противостоянии отца и сына риторическое могущество родителя надо же хоть чем-то уравновесить. Самые естественные средства тут - дерзость, цинизм и динамика.
В "Моцарте и Сальери" скудное пространство сцены наполнено пеной рококо: пышные розы, кружева, завитки париков, морозные узоры на зеркале. Эта часть спектакля - бенефис Михаила Филиппова в роли Сальери. Статуарная величавость поз, веская торжественность декламации - как-то даже забываешь, что перед нами завистник и отравитель. Человек защищает принципы всей своей жизни - и ему ли вдаваться в абстрактные дилеммы, совместимы ли гений и злодейство. Если на старости лет начнешь над такими вещами задумываться - значит, жизнь прожита зря...
Дмитрий Корнух в роли Моцарта тоже хорош: в меру игрив, в меру глумлив, в меру простодушен. Но пушкинской легкости на тоненьких ножках ему чуточку недостает. Отдельно отметим тонкую игру с предметами: в руках Сальери даже камертон кажется опасной бритвою.
В третьем действии доминируют алые драпировки, сутаны и плащи, накидки и клинки. Визуально это почти буквальное воплощение "комедии плаща и шпаги", мастером которой был Тирсо де Молина - родитель Дон Жуана.
Здесь хороши и уместны все. Громогласный толстяк Лепорелло (Виктор Низовой). Кокетливая коза Лаура (Алена Колесникова). Застенчивая, но податливая донна Анна (Полина Долинская). Монументальный мужлан дон Карлос (Александр Волков).
Выпадает из этого ансамбля лишь дон Гуан в исполнении Игоря Петренко. Это герой скорее чеховский, наподобие Лаевского (а что, тоже ведь был дуэлянт и обольститель). Положим, глухую и отрывистую декламацию еще можно списать на интенсивность обуревающих героя чувств. Но недостаток напора и темперамента ничем не заменишь... Зато такого героя нетрудно примерить на себя. Как делал тот же Гандлевский:
- "Ты замолчала на любимом месте,
- На том, где сторожа кричат в Мадриде.
- Я сам из поколенья сторожей".
Связывает воедино пушкинские сюжеты и музыка Георга Генделя. В первом действии парадоксально напоминающая Карла Орфа. Во втором - ясное дело, предвосхищающая Моцарта. Третье же действие начинается с победительной "Музыки на воде", но кончается все тем же орфовским совиным уханьем.
В целом "Маленькие трагедии" получились вполне себе спектаклем Большого стиля. И достойным приношением к пушкинскому юбилею.