Как возникла идея сериала?
Евгений Лаврентьев: Идея создать сериал, который объединит два мощных драматургических пространства - рождение советского атомного проекта и работу внешней разведки СССР во время Великой Отечественной войны - это целиком идея продюсеров проекта. Меня пригласили ее развивать и реализовывать. Если броско, то наш сериал - это "Девять дней одного года" плюс "Семнадцать мгновений весны". Но так можно говорить только для краткости определения себя в информационном поле. Конечно, никаким скрещиванием мы не занимались. Ничего, кроме крайнего уважения и восхищения от работ Ромма и Лиозновой, ни я, ни продюсеры не испытывают, а значит, ни о каких манипуляциях с их произведениями не могло быть и речи. Мы вдохновлялись, чувствовали ответственность, и всё.
Сценарий основан на реальных фактах?
Евгений Лаврентьев: К исторической достоверности у меня подход следующий: категорически запретить реплику "не документальное кино снимаем". Под этой, если так можно сказать, эгидой творится несусветная дикость во многих российских фильмах и сериалах. Творческий коллектив распускается в выдумках вместо того, чтобы сосредоточиваться на поиске решений. С другой стороны, художественное произведение - это конфликты, образы и эмоции, а не озвучивание текста из энциклопедии.
Съемки сериала "Берлинская жара"Для меня баланс находится с помощью слова "уважение". Уважение к истории страны, к людям, которые, несмотря на всю громкость этого глагола, именно творили эту историю. Мы обязаны быть точными в представлении зрителю общеизвестных исторических фактов, а придумывать можем там, где, грубо говоря, мало кто держал свечку. Но придумывать с тем самым уважением к историческим личностям и событиям.
Например, когда мы показываем, как создавалась легендарная "Лаборатория №2" Курчатова, то состав учёных мы берём из реальности, а содержание их диалогов можем предположить. Догадки наши рождаются из знаний, документов, бесед с консультантами. А если мы покажем, например, как у фашистов во время Великой Отечественной войны уже была атомная бомба, как они проводили испытания, непосредственно взрывали её в каком-нибудь 1944 году где-нибудь в оккупированной Белоруссии с тем самым нарицательным грибом, и вокруг этого "факта" развернём напряжённое повествование, то такая драматургия, наверное, будет более развлекательной, но сразу запахнет бульварщиной, а на поле тех исторических событий и фигур, на которое мы вышли, это будет как раз крайним неуважением.
В чем главный конфликт картины?
Евгений Лаврентьев: Представляя сюжет фильма или сериала, обычно начинают так: в центре истории… У нашей истории, действие которой практически целиком укладывается в одно во всех смыслах жаркое лето 1943 года, два центра. Первый, в шпионском детективе, это тройной агент Франсиско Хартман, которого играет Гела Месхи. Он наполовину испанец, наполовину немец, управляющий самого роскошного отеля Берлина, и на этой должности он, конечно, сотрудничает с внешней разведкой Третьего рейха, которой руководит Шелленберг в исполнении Алексея Филимонова. Кроме того, он завербован британской разведкой. Главного не знают ни немцы, ни англичане: Франсиско Хартман прежде всего и изначально - кадровый сотрудник советской разведки, и все его вербовки - с ведома и по приказу Москвы. Задача Хартмана - обеспечить делающий первые шаги советский атомный проект информацией о достижениях немецкой науки, которая в тот момент сильно опережает в этой области не только СССР, но и весь мир. Немецкую науку у нас персонифицирует гениальный физик, лауреат Нобелевской премии Гейзенберг в исполнении Кирилла Кьяро.
Второй центр истории - это рождение советского атомного проекта, первые дни, недели, месяцы совместной работы Курчатова и, как я сам их для себя называл, его апостолов: Александрова, Харитона, Флёрова, Кикоина. Эта такая… герметичная пьеса о первых днях жизни "лаборатории №2" с Даниилом Страховым в главной роли. История о сомнениях, надежде и вере.
В герое Месхи в вашем пересказе невозможно не распознать черты Штирлица… Есть ли у него реальный прототип?
Евгений Лаврентьев: Хартман - крайне интересный персонаж. Он испанец, воевал за Франко, разочаровался, идейно перешёл на сторону республики, мы узнаём это из его воспоминаний, которым посвящена часть сериала. В интербригаде познакомился с русской девушкой, женился, приехал в СССР, поступил в разведшколу. У нашего Франциско Хартмана нет определенного прототипа, но такой человек, как он, - неотъемлемая часть русской жизни. Я говорю об "инородцах", которые осознавали себя прежде всего частью России. Начиная с Рюриков и упоминая Екатерину Великую, Пушкина, Даля, Крузенштерна, Багратиона и так далее… Бесконечный список. У легендарного хоккеиста Харламова мать была испанкой из Бильбао. Мой дед, Кангер Евгений Августович, был эстонцем. Виртуозным музыкантом, уникальным преподавателем вокала. С расцвета своей карьеры и до ее конца многие годы работал концертмейстером ансамбля Александрова. И этим всё сказано. Ячейка Хартмана в Берлине, двое его товарищей и радистка - этнические немцы и выходец из Литвы, никогда не бывавшие в СССР, остатки "Красной капеллы". В центре нашего шпионского сюжета генетические антифашисты, интернационал героев, идейно и духовно связавших себя с СССР, Россией. Это очень интересно. Мне это сразу понравилось в проекте.
Вы придерживались стилистики "Семнадцати мгновений", или это все-таки принципиально другой фильм?
Евгений Лаврентьев: Надо сказать коротко и ясно: связь со всеми упоминавшимися референсами, а нас ведь еще называли "наш ответ "Оппенгеймеру"", у "Берлинской жары" исключительно тематическая. Говорить о том, что, смотря сериал "Берлинская жара", зритель будет наблюдать вариацию "Семнадцати мгновений" - значит вводить его в заблуждение. С "Оппенгеймером" то же самое. Дело в том, что "Семнадцать мгновений" - это авторская поэтическая картина. Очень камерная, сделанная в рамках телефильма, а в те годы это были очень аскетичные рамки. Лиознова снимает ее вслед за фильмом "Три тополя на Плющихе". Первый - поэзия о любви, второй - о времени. "Не думай о секундах свысока", закадровые размышления Копеляна о значимости мгновений весны 1945-го. Похожая история с "Оппенгеймером" Нолана - это тоже весьма поэтический, небрежно относящийся к жесткости повествовательных линий фильм. Если угодно, у "Семнадцати мгновений весны" и "Оппенгеймера" больше общего между собой, чем у "Берлинской жары" с каждым из них.
В чем же отличия?
Евгений Лаврентьев: Наш сериал - это прежде всего современная драма, которую вы смотрите на платформах. Да, он более интеллектуальный, чем среднестатистический продукт, в нем нет вульгарных манков для зрителя, слепленных из гремучей смеси тупого маркетинга с тупым учебником по кинодраматургии; он требует зрительских усилий, чтобы следить за хитросплетениями сюжета и наслаждаться сопереживаниями, как это происходит в шпионских фильмах и сериалах по Ле Карре типа "Шпион, выйди вон!" или во французском "Бюро". Но в целом - это современная платформенная драма мирового уровня со всеми атрибутами такого сериала по изображению, сюжету, компьютерной графике, музыке и прочим компонентам.
Впрочем, мне кажется, более точные эпитеты по поводу того, какой он и на что похож, родятся у зрителя, который, без всякого сомнения, с интересом посмотрит сериал "Берлинская жара".