На эту оперу театры крайне редко обращают внимание. Хотя великий дирижер Геннадий Рождественский сделал максимум возможного, чтобы саркастический опус на гоголевский сюжет имел связь с современной аудиторией. В 1978 году он исполнил "Игроков" с оркестром Ленинградской филармонии, а с конца 80-х в Камерном театре, созданном при участии Шостаковича, давали "Игроков" много лет в постановке Бориса Покровского.
Но на других подмостках 50-минутная партитура появлялась эпизодически, чаще всего по случаю юбилейной даты автора. Этому есть вполне "бытовое" объяснение: опера слишком мала по хронометражу для индивидуального показа, а подобрать ей достойную пару - задача повышенной трудности, ведь несмотря на незавершенность произведения, его художественная сила бесспорна.
Может, второпях или в желании представить разом все оперные "заброшки" на гоголевские сюжеты "Игроков" прицепили к "Женитьбе" Мусоргского, также не оконченной композитором опере, что в Большом театре к осеннему фестивалю "Наш Мусоргский" в прошлом году показал Эдем Ибраимов. Но ничего связующего, кроме формальностей, между ними спектакль не обнаруживает. При этом отсутствие коды в обоих опусах постановщик ничем не возмещает, оставляя, вслед за композиторами, впечатление забытого и нелюбимого черновика...
Хотя после антракта "Игроки" начинаются темпераментно и многообещающе: дама в красно-черном платье страстно отплясывает в стиле "мечтаю о Кармен, но согласна и на "Травиату" и раскидывает колоду карт, будто пытается побороть тайную недоброжелательность... Так по режиссерскому замыслу на сцене оживает и персонифицируется колода карт с женским именем Аделаида Ивановна. Все игроки - шулеры: каждый жульничает, как умеет, и играет краплеными картами. В нынешнем представлении всё строится лишь на одержимости к игре, которая требует разорить и уничтожить любого противника.
Но если внимательно слушать музыку, очевидно, что под карточным прикрытием композитор говорил о явлениях, отражающих устройство общества и государства. В 1942 году, спустя всего лишь несколько лет после того, как опера "Леди Макбет Мценского уезда" горела в топке партийно-музыковедческого котла, Шостакович уже оказался не только национальным героем - автором "Ленинградской симфонии"… "Если мне отрубят обе руки, я буду все равно писать музыку, держа перо в зубах", - говорил композитор.
В "Игроках" он пошел по пути Даргомыжского и Мусоргского: комедия Гоголя должна была стать либретто оперы дословно, без отступлений от текста. Однако, написав восемь явлений, композитор осознал, что партитура приобретает нежизнеспособные объемы, и оставил затею навсегда. Но за год до смерти он заглянул в рукопись, чтобы использовать балалайку слуги Гаврюшки в своей лебединой песне - Альтовой сонате.
При этом на сцене разыгрывается жанровая зарисовка, а вот в оркестре слышен и автобиографический мотив оперы, и ответ коллегам. Ведь не секрет, что и в погромной статье 1936-го, и в постановлении 1948 года выбор жертвы в значительный степени был определен другими композиторами.
И хотя в либретто отмечено: "дела давно минувших дней", история "Игроков" не теряет и ныне своей злободневности.