Поделиться
В Госдуму внесен законопроект об обязательном знании русского языка трудовыми мигрантами. Как пояснил один из его авторов, для иностранцев организуют специальные курсы, за которые будут платить работодатели. Можно ли прожить в стране, не зная языка? Может ли "безъязыкость" привести к социальному конфликту? Кто должен оплачивать лингвистический ликбез иностранных наемных рабочих и служащих? С этими вопросами корреспондент "РГ" обратился к русскому писателю Анатолию Гладилину, давно живущему во Франции. Именно в этой стране, как известно, проблема взаимоотношений государства и многочисленных мигрантов стоит особенно остро.
Российская газета | Не кажется ли вам, что специальные языковые курсы, да еще и такие, за которые должны будут платить работодатели, могут стать искусственной преградой для использования иностранных специалистов?
Анатолий Гладилин | Смотря каких. Иностранные специалисты высокого класса, которые нужны любой стране, вряд ли станут учить язык. Вспоминаю советские времена: мы тогда приглашали крупнейших зарубежных ученых в области атомной промышленности. И не спрашивали, знают ли они русский язык. Если ставится вопрос ребром, мол, обязательна корочка об окончании каких-то курсов, значит, стране не очень нужны классные специалисты. Представьте себе ситуацию: пригласили какого-то очень уважаемого профессора, который большой специалист в области, скажем, электроники. А ему лет 60. Ну не будет он учить русский. Просто не сможет. По опыту нашей русской эмиграции знаю, что люди после 50 язык, за редчайшим исключением, уже выучить не могут. Это беда и наших русских, которые не могут выучить эстонский в Эстонии, и тех соотечественников, которые не могут справиться с латвийским в Латвии.
Другой аспект. Принимая закон о курсах для мигрантов, страна выставляет преграду притоку рабочей силы. Почему Россия в этом заинтересована, при том что огромные пространства наши, скажем в Сибири, совершенно не освоены? Этих соображений я не понимаю.
РГ | Но ведь и во Франции ставят эти преграды...
Гладилин | Действительно, новый президент Николя Саркози хочет эту идею сделать законом. Но во Франции в отличие от России совсем другая ситуация. Ее уже захлестнула волна иммиграции. Многие бегут от нищеты в Африке, зная, что здесь они сразу же получат социальное обеспечение и другие блага. И если родители еще худо-бедно работают, то дети этого делать не собираются. Последняя деталь: показали по телевизору пригороды Парижа, которые очень недовольны выборами Николя Саркози. И некое полууголовное, простите, рыло говорит в телекамеру: "Мы позволили французам выбирать, а они выбрали Саркози. Тем самым они объявили нам войну! Но мы им покажем!" Отправить смутьяна на родину невозможно, потому что, родившись на французской территории, он имеет полноценное французское гражданство. Произошло следующее: сами французы, строя демократическое общество, создали внутри себя "пятую колонну". Теперь-то спохватились, что пришли не "бедные голодные африканцы", а завоеватели со своей религией, идеологией и нравами. И ставить какие-то барьеры этой толпе просто жизненно необходимо.
РГ | Но как то, о чем вы говорите, укладывается в русло политкорректности, с которой носится Запад?
Гладилин | Идеологически Запад не может отказаться от своей позиции помощи развивающимся странам, но лингвистически это сделать давно пора.
Вот если Россия боится получить у себя нечто подобное, что сейчас происходит во Франции, иными словами, если есть реальная опасность угрозы чуждой культуры, то такой закон о курсах для мигрантов обязательно нужен. Это будет хоть какой-то фильтр тем, кто хочет "в чужой монастырь со своим уставом". Человек, который знает язык, будет лучше понимать эту страну. К слову, в идее курсов и тестов как таковых ничего плохого не вижу. Взять хотя бы экзамен на американское гражданство, который заставляют сдавать всех мигрантов. Чтобы работать, нужно помимо английского языка неплохо разбираться в устройстве государства. Это очень существенный барьер.
РГ | А кто должен платить за языковой ликбез мигрантов: работодатели или государство? Будет ли этот закон работать? Ведь мало того, что невозможно заставить наших хозяев регистрировать рабочую силу из-за рубежа, им навяжут еще и курсы...
Гладилин | Если страна действительно заинтересована в том, чтобы люди не просто приезжали, но еще и работали, то надо организовывать курсы. Вот положительный пример Франции той поры, когда она нуждалась в мигрантах. В Париже есть курсы "Альянс францез", где любой приезжий мог учить французский. Причем, если у вновь прибывших мигрантов не было средств и работы, за них платило государство. А вот чтобы предприниматели платили? Я с этим во Франции не сталкивался...
РГ | Судя по формулировке закона, язык мигрантам собираются давать в очень скромном объеме - "необходимом для выполнения их служебных обязанностей". Важнее было бы организовать страноведческие курсы?
Гладилин | Такие вещи сейчас пытаются делать в Штатах. Спохватилась и Голландия, которая сначала была абсолютно демократически открыта. Я еще помню, когда в Амстердаме можно было оставить велосипед на улице и не беспокоиться, то с ним что-то сделают. Теперь, когда в стране полно людей с иным менталитетом, совершенно другая атмосфера. Если вы приезжаете в столицу на машине с иностранным номером, вам ее обязательно покалечат. Страна очень изменилась. Поэтому правительство было вынуждено ввести специальные курсы, где людям объясняли, куда они приехали.
РГ | Вы человек, который профессионально имеет дело с языком. Скажите, это действительно сила, способная стать причиной социального конфликта?
Гладилин | Сам по себе, наверное, нет. Язык может стать причиной национального конфликта, когда в страну приходят завоеватели и вынуждают население силой учить другой язык. Так могло случиться, не победи мы в Великой Отечественной. Если же на вашей территории обоснуется землячество "трутней", говорящих на чужом языке, это, конечно, к социальному конфликту в масштабах страны не приведет, но раздражать местное население будет. Я обычно защищаю интересы наших русских эмигрантов: им было действительно трудно начинать жизнь заново. Но в то же время приходится признать, что среди них было немало таких, кто и не собирался работать. Они остались девственно чисты в отношении английского языка. Помню, когда я в первый раз приехал к Сергею Довлатову, мы прогуливались по Нью-Йорку. В какой-то момент он остановился и сказал: "Толя, с этого шага вы больше не услышите ни одного английского слова". И дальше пошло: "А! Петя! А! Яша! Привет! Как дела?"
РГ | А сами вы ехали в эмиграцию с французским языком?
Гладилин | Я приехал в Париж в сорок лет. К тому времени я абсолютно забыл французский, который когда-то учил в школе. Пришлось начать с нуля. Ходил на курсы "Альянс францез". Очень, скажу вам, трудные. Мало того, что в зрелом возрасте голова уже "варит" не так хорошо, как в подростковом, сказалось и "профессиональное" неприятие другого языка. Дело в том, что у писателей особые мозги: они отталкивают чужие лексику и синтаксис, чтобы не засорять и не портить аналогиями свой собственный родной язык. Но тем не менее я выучил французский, потому что это нужно было для работы.
РГ | Феномен Брайтон-Бич, где все говорят только по-русски, это наша национальная особенность?
Гладилин | Это классический пример. То же самое можно увидеть и в Лос-Анджелесе. Меньше удалось сохранить такую "анклавность" в Германии, хотя и там есть русские поселения такого типа. Опять повторяю: люди, которые приезжают в страну работать, а не дурака валять, язык учат. А те, кто едет за пособием по безработице, обходятся двумя-тремя словами в магазине или прачечной. Однако Брайтон-Бич - это не только наше изобретение. В том же Лос-Анджелесе есть районы, где все говорят по-испански.
РГ | Или по-китайски?
Гладилин | Да, хотя китайская община - особая тема. Это "вещь в себе". Китайцы прячут своих мигрантов, у них свои подпольные фабрики. "Всплывают" только те, кто освоился и хорошо лопочет на местной фене: английской, французской или русской. А вот для тех, кто живет внутри этих цехов, совсем не обязательно знать язык. Потому что их просто не выпускают в страну. У китайской миграции особые ментальность и уклад.
РГ | Вы часто бываете в России. Нет ли у вас ощущения, что здесь произошло не только социальное, но и языковое расслоение? Люди, живущие в элитных и обычных районах, говорят на разных языках?
Гладилин | Приезжая в Россию, я общаюсь с московской элитой. В моем понимании это, конечно, не те, кто живет на Рублевке, а русская интеллигенция, которая, слава богу, еще есть в Москве. Так вот она, к счастью, говорит на прекрасном русском языке. А улица его практически не знает. Я уже не говорю о засилье мата, но меня поражает то, как русский язык уступает напору американского сленга. А уж когда на жаргоне говорят теле- и радиожурналисты, такое ощущение, что имеешь дело с людьми без высшего образования. Впечатление неграмотности и разрушения русского языка. Те обрывки разговоров, которые я слышу на улицах Москвы, афиши, которые читаю, реклама, которую вижу по телевизору, - все это меня приводит в замешательство, а иногда и в ужас. Потому что не все понимаю. Понимаю, конечно, что имелось в виду, но сама форма построения фраз нерусская. Я понимаю, что иногда нет русских слов для обозначения некоторых понятий. Приходится брать американские. Я не против иностранных слов. Мне не понятно, к примеру, почему короткое слово "пенальти" надо было менять на "одиннадцатиметровый". Это смешно. Но как коверкают синтаксис, нарушая весь строй русского языка!
РГ | Главный герой вашего лучшего романа "Тень всадника" перемещается во времени и из страны в страну. Наверное, должно было меняться и его языковое поведение. Сколько языков он знает и старались ли вы стилизовать его речь?
Гладилин | Он хорошо говорит по-французски, потому что был Сен Жюстом во время Великой французской революции, по-шведски - потому что был королем Швеции, по-английски - был полковником Валенбергом и служил у северян в штабе генерала Шермана. Также он сидел в застенках КГБ, а значит, знает русский. Однако роман написан по-русски. Иногда я вставляю какие-то слова и фразы на языках, которыми пользуется мой герой. Но писатель в первую очередь пишет для тех людей, которые говорят на его родном языке.