Поделиться
Владимир Маторин - солист Большого театра, бас, обладатель сильного, уникального по тембру голоса и яркого актерского дарования.
Ему рукоплещут женевский "Гран-театр" и чикагская "Лирик-опера", театры Италии, Франции, Германии, США, Швейцарии, Испании и других стран. Он известен не только как выдающийся оперный певец, но как талантливый педагог, исполнитель духовной музыки, народных песен и старинных романсов. Накануне концерта наш корреспондент побеседовал с юбиляром.
Российская газета: Вы удостоены ордена "За заслуги перед Отечеством". Что вы лично для себя считаете своей главной заслугой за последнее время?
Владимир Маторин: Более всех своих оперных партий и концертных работ я горжусь тем, что мне удалось создать Фонд возрождения культуры малых городов России. Мне кажется, жители малых городов во многом обделены возможностями соприкосновения с культурой, а потребность в ней у них не ниже, а может быть, и выше, чем у жителей мегаполисов.
РГ: Где именно вы проводили акции Фонда?
Маторин: Зарайск, Елец, Переславль-Залесский, Шуя, Иваново - и так далее, не перечесть. Мы бы объехали всю страну и надеемся продолжать наши акции в будущем. Причем это чистая благотворительность, артисты получают только суточные, а все сборы перечисляются на нужды тех городов, где мы выступаем.
РГ: Понятно, чем эти концерты являются для публики, а что цените в них вы как артист?
Маторин: Я много ездил по России с концертами, и меня всегда потрясала искренность приема. Для меня это общение невероятно ценное - глаза в глаза, а не через рампу, как на больших сценах. Кроме того, я имею возможность "добирать" в них тот репертуар, которого мне не хватает на больших сценах. Камерную музыку, песни, романсы. Очень люблю духовную музыку, вот недавно в череде юбилейных концертов спел в Большом зале консерватории программу, составленную исключительно из духовных произведений. В советские времена мы были отлучены от религии и церкви, я довольно поздно открыл для себя этот пласт. И теперь купаюсь в нем. Молитва - дело интимное, она требует уединения и сосредоточенности. Но церковная музыка - совсем другое дело. Это очень красивые, воодушевляющие произведения, это способ духовного общения с публикой. Ну а песни... Я думаю, эта музыка заложена в наших генах. Когда поешь "Славное море, священный Байкал" или "Степь да степь кругом" - зал встает. Не потому, что я так хорошо пою, хотя я стараюсь, конечно (смеется). А потому, что это задевает самые чувствительные струны души.
РГ: А чего вам не хватает в театральной работе?
Маторин: Мне грех жаловаться: я пою без малого 34 года, в моем репертуаре 33 партии. Хотя выучил я 53 - так нас в свое время проверяли на прочность. Поручали роль, не предупреждая, что исполнять ее не будешь. Смотрели, как учишь, как справляешься с репетиционным процессом. Это, конечно, мучительно, но я должен сказать, что школа репетиционного процесса у нас сейчас во многом утрачена, а ведь профессиональный уровень в основном держится на ней, а не только на вокальном мастерстве певцов.
В Большом театре у нас сейчас вынужденно ограниченный репертуар, на Новой сцене не развернешься. И это очень жаль. Крупные партии, которые я очень ценю, я вложил в них много труда - Борис Годунов, Пимен, Хованский, Иван Сусанин, Кончак, Галицкий и другие - сегодня их петь практически не приходится. Зато я теперь много работаю по контрактам за рубежом.
РГ: Какие из последних зарубежных работ вы бы выделили?
Маторин: Бориса Тимофеевича в "Леди Макбет Мценского уезда" Шостаковича в Женеве. Это партия сложная, как Борис Годунов: басу высоко, баритону низко. Но очень интересная, насыщенная эмоциями, актерскими задачами. Ставил немец, стремившийся к правдоподобию. Когда меня там убивают, то кладут в гроб, и потом этот гроб периодически появляется в последующих сценах. А еще я после смерти являюсь героям в страшном сне, как загробное видение. Для этой сцены мне в специальной оптической клинике вставляли белые линзы в глаза - как будто бельма. Но представьте, каково было огорчение - столько мучений, а из зала ничего этого не видно.
Еще я впервые спел в Лондоне Варлаама в "Борисе Годунове", потом этот спектакль был показан в Мадриде, Страсбурге и Брюсселе. Мне очень радостно, что русская опера становится частью мирового оперного процесса, а не чем-то экзотическим. И вы знаете - они исполняют ее на русском языке гораздо аккуратнее и правильнее, чем мы зарубежную оперу на итальянском или немецком.
РГ: Какую сцену вы считаете для себя самой трудной и ответственной?
Маторин: Конечно, Большой театр. Он не нами придуман, это некая данность, которую не разрушили ни революция, ни иные времена. Дай нам Бог счастье ощущать свою к нему причастность. А вообще любой театр - ниагарский водопад, в нем нужно сохранять и выносливость, и устойчивость, и профессиональные прин-ципы. Если ты не принадлежишь ему целиком - успеха не добьешься. С годами понимаешь, что весь твой образ жизни, по существу, должен быть подчинен служению театру. Как в монастыре. Но то, чего достигаешь в театре болью, кровью и слезами, потом вспоминаешь с удовольствием.