Поделиться
Пять программ Симфонического оркестра Мариинского театра под руководством Валерия Гергиева, представивших на сцене знаменитого нью-йоркского Карнеги-холл цикл симфоний Малера, стали не просто кульминацией двухнедельного гастрольного тура оркестра по городам Америки (Чикаго, Энн-Арбор, Чапел-Хилл, Ньюарк, Вашингтон, Нью-Йорк), но и принципиальным достижением для самого оркестра.
Эти концерты Мариинского оркестра в Карнеги-холл, каждый из которых заканчивался шумной овацией зала стоя, означали, что Мариинский оркестр отныне признан здесь не только как блестящий интерпретатор русской музыки (Стравинского, Прокофьева, Шостаковича, Мусоргского), но и малеровского репертуара, занимающего наряду с Вагнером, Брукнером высочайшие позиции в оркестровом искусстве. И хотя на первый взгляд Малер представляется сегодня "заигранным" оркестрами самого разного уровня, его сложнейшее музыкальное мышление, парадоксально скрещивающее мистику и клезмер, авангард и Ветхий завет, грандиозные космические масштабы и тончайшие субъективные переживания, поддается адекватной интерпретации очень немногим.
Идея Гергиева представить в Нью-Йорке все симфонии Малера, оказалась уместной по случаю наступившего юбилейного года композитора - 150-летия со дня рождения в 2010-м и 100-летия со дня смерти в 2011-м. Гергиев поделил цикл между двумя своими оркестрами: Симфонии N 1, 2, 4-6 и 8-ю исполнил с Мариинским оркестром в Карнеги, а Симфонии 3, 7, 9 и неоконченную 10-ю будет играть в феврале с Лондонским симфоническим оркестром в Линкольн-центре в Эвери-Фишер-холл. И музыкальный Нью-Йорк, конечно, не мог не ощущать захватывающей интриги в этом раскладе, тем более что сложнейшие тексты 2-й и 8-й Симфоний, где в партитуру введены хоры и сольный вокал, исполнял Мариинский оркестр, чей эмоциональный и визуально-образный стиль игры предвещал много неожиданностей.
Так и происходило на всех концертах, открывшихся исполнением Шестой ("Трагической") симфонии, которое местная критика оценила как "полное энергии и прекрасное" откровение. Две следующие Симфонии - грандиозные фрески Второй и Восьмой - оказались совершенно неожиданными на вкус нью-йоркской публики. Во Второй, пронизанной экзистенциальным малеровским страхом и ужасом перед "смертью", перед "ничто", перед божьим возмездием - Апокалипсисом, преодолеваемыми верой в вечное блаженство, Гергиев развернул сверхчеловеческую космогоническую драму. Звуки оркестра приобретали то очертания страшного похоронного хорала, надвигающегося кошмаром на публику, то игривого менуэта (во второй части), искажавшегося тревожной оркестровой краской, то завораживали таинственным звуком прута и зловещими трелями кларнетов, когда Гергиев начинал раскручивать механическое движение скерцо. В этом потоке вертелись и отголоски баховской техники, и клезмерские мотивы, и резкие оркестровые удары, поперек которых возникал, как из воздуха, глубокий мягкий голос Ольги Бородиной, солировавшей в песне "Первозданный свет". Это был спецсюрприз от Гергиева, пригласившего чуть ли не экспромтом в Симфонию Бородину. А рядом с ней фантастически тонко прозвучала Анастасия Калагина, чье сопрано давно окрестили в Мариинке "хрустальным". В мягкой акустике Карнеги-холла нежный голос ее, прорезавшийся после каких-то циклопических звуковых катаклизмов оркестра, звучал как вибрация живой "человеческой" души, пережившей конец мира.
Кусочек звукового "рая", приоткрывшийся в жесткой и громадной по звуку Второй симфонии Гергиевым, неожиданно вылился в сплошную тихую медитацию в Восьмой, звучавшей в следующий вечер. От трактовки Гергиевым этой партитуры, в исполнении которой участвовали оркестр, восемь солистов Мариинки и три хора (Орфеон Памплонес из Испании, Вашингтонское общество хорового искусства и Юношеский хор Бруклинской академии), ждали грандиозности и апофеоза. Гергиев же привел оркестр к струящейся звучности, создающей эффект потока света и прозрачности небесного пространства.
В этом малеровском цикле, вызвавшем бурный интерес у нью-йоркцев, не расходившихся после концерта, а продолжавших у входа в Карнеги обсуждать особенности гергиевских трактовок, были апогеи и для самого оркестра, много лет играющего малеровский репертуар, в частности, Пятая симфония со знаменитым Адажиетто, давно являющимся шедевром Мариинского оркестра. Исполнение Пятой собрало аншлаг в Карнеги в самое "неурочное" время - в пятницу в 11 утра. Концерт организовали по желанию Гергиева специально для молодежи. И юные нью-йоркцы, часть которых попала сюда из Гарлема, заполнили 2800-тысячный зал, устроив триумфальную овацию Мариинскому оркестру. Гергиев же получил вердикт от нью-йоркской критики как "великолепный малеровский дирижер... вновь продемонстрировавший с оркестром харизму и чарующее терпкое своеобразие" (The New York Time).