Определилась и тема, объединившая партитуры Ральфа Воана-Уильямса и Дмитрия Шостаковича, - Вторая мировая война. Обе симфонии повествуют об ужасе массового истребления, уничтожении жизней, апокалипсисе войны и вечности человеческого духа. Однако в трактовке Владимира Юровского эти симфонии, созданные в 1941 году, в разгар Второй мировой войны, и в 1947-м - после атомного уничтожения Хиросимы и Нагасаки, прозвучали в абсолютно ином ракурсе. Это была музыка, высвободившаяся из каркаса времени, выпавшая, словами Шекспира, из "колеи". Юровский открыл какое-то "чистое" и чрезвычайно красивое содержание, обнажив уже сегодняшнюю суть этих партитур - не свидетельств конкретной эпохи, а пережитого человеческого опыта, страшного, возвращающегося по кругу, но не теряющего свою связь с вечным. А там другая точка отсчета - красота, спасающая мир.
В результате четыре части Шестой симфонии Воана-Уильямса трансформировались в некую сагу, где в мрачноватом звуковом лабиринте возникали и мотивы английского Ренессанса, и застылые звучности призрачных "замков", и жуткие наплывы медных в духе Dies Irae, и тихие "обрывы" тишины с "оплакивающими" форшлагами скрипок. В финале симфонии Юровский высветлял всю ее драматургию, возводя звучание оркестра к "органному" эффекту, растворявшемуся в волшебном, нежном вибрато струнных. Трагизм преодолевался красотой. Так было и в Седьмой (Ленинградской) симфонии Шостаковича, партитура которой давно стала легендой, а 283 такта темы фашистского нашествия - символом ужаса, переживаемого каждым, кто оказывается в поле войны. И вдруг в трактовке Юровского в Седьмой симфонии открылись ясные "лирические" пласты, напевность и красота мелодий, сквозь которые прорывался сначала призрачно, а потом напористо знаменитый марш. Поразительным был эффект звучания темы нашествия, в которой слышалось не привычное зловещее шествие под барабанную дробь, а ход каких-то гигантских невидимых часов, мерный пульс цивилизации, сопровождаемый страшными завываниями в духе прокофьевских "тевтонских" образов. И этот "вой" медных со скрипками и зловещие дроби, как наваждение, всплывали во всех частях партитуры, не давая забыть о таящемся в недрах партитуры ужасе. И вся симфония у Юровского прорастала новыми смыслами, скрещивающими скорбную "баховскую" экспрессию с крепкими темами силы и торжества, пронзительную мелодическую красоту, словно заново написанную Шостаковичем, с въедливым и оттого тревожным изяществом танцевальных ритмов, мертвенную застылость смерти с классической стройностью хоралов. И эта безукоризненно воплощенная Российским национальным оркестром трактовка симфонии Шостаковича, стала, по сути, началом новой легенды "Ленинградской".
Фото: РИА Новости