Поделиться
Клавирабенда знаменитого пианиста публика в Москве ждала шесть лет.
Казалось, не дождется. Хотя слухи о его фортепианных выступлениях на Западе появились уже в прошлом году, подтвердившись в итоге сольным выступлением Плетнева на "Декабрьских вечерах". Весной пианист объявил публичные выступления в Москве.
Однако этот его выход в качестве пианиста оказался не громким событием, как можно было ожидать, а тихой, почти укромной акцией. Михаил Плетнев, кажется, сознательно увел это событие от "значимости": концерты дал с благотворительной целью, чтобы поддержать Российский Национальный оркестр, выступил не в главном столичном зале, а в отдаленном "Оркестрионе". Программу "возвращения" выстроил не в крупном фортепианном формате, а как клавирабенд с интонацией экспромта. В программе - фортепианные миниатюры Чайковского, сочинения Моцарта и Шопена и три сонаты Бетховена.
Бетховенские сонаты в его исполнении прозвучали абсолютно неожиданно: Плетнев намеренно не использовал здесь ничего привычного "бетховенского" - виртуозность, люфты, "мускулы", контрасты. 5-ю сонату Бетховена (ор. 10 N 2) он открыл, например, не бодрой фанфарной темой, а легкой "пробежкой" по ее пунктиру, сразу отсекая повышенный градус драматургии и концентрируясь на внутренней нюансировке. В 10-й сонате (ор. 14 N 2) явно ощущалась параллель с шопеновскими миниатюрами - в ненадрывности лирического тона, в плавающей педали, в сокровенных пианиссимо. Плетнев не брал быстрых темпов, избегал открытого форте, вынуждая напряженно вслушиваться в каждое изменение, в каждую гармоническую трансформацию.
По сути, это был отход от "индивидуалистического" композиторского стиля. Бетховен звучал у него как часть общего музыкального мира с Моцартом, Шубертом, мимолетно сливаясь с Шуманом или Шопеном. Бетховен - не как ядро, а как нечто живое, пульсирующее внутри огромного музыкального процесса, при этом - очень субъективное, тонкое, ранимое. Легкое и печальное. Сокровенное. Знаменитая 17-я соната (ор. 31 N 2), "шекспировская", или "Соната с речитативом" звучала у Плетнева не с трагизмом и страстью, а как трепещущее воздушное звуковое пространство, пронизанное порывистыми триолями, аккордовыми "хоралами", струящимися на педали пассажами.
Вторая часть программы, отданная пьесам Чайковского (ор. 9, 10 и 19), продолжила это подробное движение в тончайшие слои музыкальных импульсов, так же, как и сыгранные на "бис" Рондо Моцарта и 4-я "Баллада" Шопена. По сути, в сегодняшнем пианистическом контексте, игра Михаила Плетнева на рояле означала нечто большее, чем полученные впечатления от его концерта.
Плетнев транслирует через музыку огромную глубину смыслов, которые открываются точно не через блеск пассажей и аккордов, не через конвейер концертов по всему миру. И может, его игра все-таки вернет в зал эти давно утраченные смыслы.