Поделиться
Его автор - Этторе Скола, друг и коллега Феллини: великий рассказывает о великом. Премьера к 20-летию ухода режиссера состоялась на Венецианском фестивале, теперь фильм выходит на экраны мира. Он напомнит, что такое кино. То самое искусство, которое ушло вместе с его титанами. Кино, способное думать и чувствовать. Кино, соответствующее самому этому слову "кинэма" - по-гречески "движение". Ни секунды покоя: только движение - образов, состояний, атмосферы, переливы чувства, развитие мысли.
После общения с Феллини уже невозможно считать явлением кинематографа новейший шедевр, где ровно десять минут в навсегда умершем кадре замороженная актриса безуспешно пытается выдавить из себя слезу, а мы вольны в этой стылой бесконечности вообразить все, что придет в голову. Композиция, инсталляция, фото на стенку, что угодно, но уже не кино. В фильме Сколы есть смешная сцена с пьяненьким живописцем: потягивая из бутылочки, он жутко горд своей принадлежностью к третьему искусству мира - после архитектуры и музыки. И презрительно смотрит в спину Феллини, который трудится для всего лишь седьмого искусства - кино.
Так на какое там место отлетело кино двадцать лет спустя?
Идет довольно подробное изложение, как встретились и стали друзьями два будущих классика. Их духовное родство так важно для автора, что роли Феллини и Сколы в их дерзкой юности он поручает братьям - Томмазо и Джакомо Лазотти. Все начинается, как в полуигровом феллиниевом "Риме". Вот - юноша в шляпе. Вот - поезд, который привез юношу из Римини в Рим. Вот - долговязый парень с папкой в кабинете редактора юмористического журнала "Марк Аврелий" предлагает свои рисунки. А вот редакторские летучки, где "юные атлеты" спорят о том, что в этом мире смешно, а что - нет. Эта черно-белая жизнь движется сама по себе, а рядом с ней сосуществует, ее комментирует человек в плаще и шляпе - "рассказчик" (от имени Этторе Сколы выступает актер Витторио Вивиани). У нас такое дублировал иронично элегичный Зиновий Гердт.
Но вот хронологический принцип ломается, и композиция фильма начинает напоминать открытый Валентином Катаевым метод "мовизма" - термин идет от французского "плохо", но если пойти от английского - весьма созвучен кинематографу: movies - одновременно и "движения" и "фильмы". Катаев блестяще продемонстрировал этот метод как свободу перемещения во времени и пространстве, живописную хаотичность в порядке событий и воспоминаний о них. В те же годы похожий метод стал открытием Феллини в "Восьми с половиной". Теперь им наслаждается, в нем купается Скола в своей картине о великом новаторе. Фрагменты, относящиеся ко временам "Белого шейха", перемежаются выходом скептических зрителей после просмотра "Голосов Луны"; цветные хроникальные кадры, сделанные на съемках знаменитой сцены у фонтана Треви в "Сладкой жизни", сменяются не менее уникальными кадрами о том, как пробовались на роль Казановы Альберто Сорди, Уго Тоньяцци и Витторио Гассман. Здесь одна логика - лирика воспоминаний. Мы попадаем в легендарный 5-й павильон студии "Чинечитта", где снимал Феллини. Мы видим, в какой интеллектуальной, раскаленной фантазиями и спорами атмосфере рождалось великое кино. А потом, в том же 5-м павильоне, нескончаемая очередь три дня подряд прощалась с мировым гением и, как вскоре выяснилось, с золотым веком кинематографа.
Как и у Феллини, реальность смешана с фантазиями, и уже нельзя с уверенностью сказать, была ли в действительности сцена с проституткой, подсаженной невозмутимым Федерико к себе в машину, - подруги ее звали Моной Лизой: она всегда улыбалась. Но каким волшебством встает за всем этим тень Джульетты Мазины в роли Кабирии! Этторе Сколе удалось не биографию Феллини воспроизвести, а проникнуть в тайны его магии, ничуть не подражая, но легким касанием на миг возрождая улетевшие мелодии. И, надо сказать, раня сердце синемана острым ощущением великого, но утраченного искусства.
Интересен диалог, который Скола, судя по всему, считает концептуальным для вечного спора о предназначении и долге кино. "Я не верю в полную свободу творчества, - утверждает Феллини, один из самых свободных художников истории. - Полная свобода - это стремление вообще ничего не делать!".
"Я напоминаю себе самолет, который взлетел, а сесть уже негде - аэродрома больше нет", - говорил о себе Феллини. В фильме 82-летнего Этторе Сколы эта все более актуальная горечь выражена сценой, когда получившего своего пятого "Оскара" Феллини атакуют любители автографов. "Вы - кумир моей бабушки!" - кричит ему восторженная девица. Такого рода восторгов вряд ли удостоятся создатели афинского Парфенона и римского Пантеона - образцов первого в мире искусства. И Моцарт с Верди - титаны второго в мире искусства. И даже Рафаэль с Микеланджело - гении третьего в мире искусства. Наверное, кино со всей своей славной историей уже не котируется даже как седьмое искусство. Его упорно сводят к явлениям моды, ежегодно издающей свой последний писк. А мода ветрена и забывчива. Возможно, поэтому фильм о Феллини был единственным на Венецианском фестивале, где зрители плакали.
Как полвека назад, Италия заклеена афишами, на которых в багровое море вечности смотрит тучный человек в неизменной шляпе. Феллини возвращается.