Поделиться
Александр Мелихов: Хочу добрым словом вспомнить Бориса Николаевича Никольского, покойного главного редактора журнала "Нева", который меня туда и вовлек. Он верил во все советские ценности: в патриотизм, во взаимопомощь, в дружбу народов - и он же стал одним из лидеров перестройки, он считал, что без политической реформы консерваторы не позволят сдвинуться и экономике. Хотя ведь не экономика нас по большому счету раздражала, а унижения. Кафку, Фолкнера надо было доставать из-под полы! И вот когда либеральная революция победила, и тираж "Невы" упал с восьмисот тысяч до семи-восьми, что ли, Никольский мне говорил с самой большой горечью, что вот при тирании, когда он шел к начальству (не знаю, как это называлось - горком, обком…), то тамошний начальник не просто вставал со стула, но спускался по лестнице ему навстречу. А теперь при демократии, когда он приходит в этот же самый орган (я и сейчас не знаю, как он называется), то нынешний начальник не оторвет седалища от кресла…
Даниил Гранин: Сейчас, Саша, хотя бы встать. Спускаться по лестнице - это, конечно, уже...
Александр Мелихов: Роскошь.
Даниил Гранин: ... из жизни минувшей. Хотя бы встать навстречу посетителю. Сейчас неизвестно, кому жаловаться, никто тебя не слышит, и не хочет слышать, и не считает это своей обязанностью. Некуда прийти посетовать, пооткровенничать.
Александр Мелихов: Я ради интереса просто написал в свой ЖЭК (или как его там?), у нас вполне демократически висит в подъезде электронный адрес: jaloba… Я написал, что сломался домофон. И никакой лицемерной отписки, чистосердечное молчание. И вот это чувство бессилия, глухой стены, мне кажется, больше вредит и психике людей, и государству, чем все инвестиционные режимы, саммиты, инфляция, дефляция...
Даниил Гранин: Однажды я услыхал такую новость, что Рахманинов Сергей, который наш русский композитор, похоронен в Нью-Йорке, что его могила закончила срок аренды (там же это соблюдается) и она под угрозой. Что делать... Я написал в наше посольство. Мне никто не ответил. Я набрался духу и написал прямо мэру Нью-Йорка.
И что вы думаете, дней через десять я получаю письмо, что уважаемый господин Гранин, мы получили Ваше письмо, спасибо за беспокойство, но неужели Вы думаете, что мы не знаем, что из себя представляет Сергей Рахманинов не только для вас, но и для нас, это мировая культурная какая-то такая величина, которая, конечно, является общей ценностью. Не беспокойтесь, мы ухаживаем за его могилой, и какие бы ни были там сроки, связанные с арендой, это пусть Вас не беспокоит, мы всегда будем содержать это захоронение в порядке. Прилагаю Вам фотографию, в каком она ныне состоянии. И была фотография. Действительно, очень ухоженная могила... Мэр Нью-Йорка подписал! К моему удивлению.
Александр Мелихов: Это все-таки случай выдающийся. И Рахманинов - выдающийся композитор. Есть крупный социолог, Роберт Патнэм, он оценивал эффективность государства по тому, сколько дней уходит на ответ чиновника, и оказалось, что это очень важный индикатор.
Даниил Гранин: Я не понимаю, почему наши слуги народа, депутаты и министры, не считают нужным отвечать на жалобы, которых, конечно, много, но и у них достаточный для этого аппарат и достаточный для этого оклад. Когда я читаю сегодня в газете, что их оклад, понимаете, увеличен до сотен тысяч! Извольте мне отвечать, если я вам плачу такие деньги.
Александр Мелихов: Слугам без палки свойственно наглеть и распускаться. Но для чиновников в Китае когда-то конфуцианство разработало хотя бы ритуалы, которые чиновник не мог нарушать. Кто бы у нас разработал уже не моральный, а хоть ритуальный кодекс чиновника, депутата, который строго регулировал бы эти на самом деле совсем не мелочи. Советский Союз погубила не экономика, а психология, не бедность, а униженность населения.
Александр Мелихов: Даже полиция не может войти в наш дом без санкции прокурора, а насильственное проникновение - просто уголовное преступление. Но наш ведь частный мир состоит не только из жилплощади, наши мысли, наши чувства - это тоже наш частный мир, а тишина на улице - это тоже наша коллективная собственность, как асфальт или водопровод. И вот когда я вечером или даже днем еду в троллейбусе, в метро, усталый, погруженный в какие-то мысли, а над ухом кто-то по мобильному телефону трендит какую-то белиберду...
Даниил Гранин: Какому вашему телефону?
Александр Мелихов: Мой телефон - моя крепость, он охраняется законом. А вот тишина никем не охраняется. Прохожу я мимо Русского музея, прекрасное место, и вот у корпуса Бенуа сидит самодеятельный композитор, который пытается очаровать нас своими самодеятельными песнями. И притом за деньги, хотя это мы бы должны были требовать с него платы за этот задушевный голос, за эти штампы о петербургских мостах и дворцах, за эту музыку никуда не годную, да еще умноженную усилителем.
Даниил Гранин: Он считает, что на улице имеет право.
Александр Мелихов: А почему, скажите, он имеет право на улице отнять у нас ту тишину, которая принадлежит всем, и мне тоже в частности?
Даниил Гранин: Это правильно, и это уже неделикатность или роскошь. Я с большим трудом ищу ресторан, где могу с приятелями посидеть и поговорить. Я редко хожу и, может быть, плохо знаю ресторанные возможности города, но куда ни приду, всюду так называемая "живая" музыка. А если не "живая", то электронная, причем такая яростная, при которой никакие разговоры невозможны.
Александр Мелихов: Бернарда Шоу в такой ситуации однажды спросили, что бы он хотел, чтобы сыграли музыканты, и он сказал: пусть сыграют в карты.
Даниил Гранин: Второе - "Уважаемый абонент..." - очень противным довольно голосом сообщают, напоминают мне, что я должен платить за электричество. Я уже платил вперед - их это не касается. И днем, и вечером, и по воскресеньям без стеснений врывается снова и снова.
Александр Мелихов: Так там автомат стоит.
Даниил Гранин: Да. Я его попробовал как-то увещевать, я его ругал, понимаете, всякими словами - не обращает никакого внимания.
Александр Мелихов: Наука еще не доросла, чтобы роботы понимали отказ. Зато мне дважды звонил робот от фирмы "Водочто-то" с предложением установить счетчик воды, так он начинал прямо с угроз, с Уголовного кодекса - душа уходила в пятки.
Даниил Гранин: Он звонит вечером поздно, он звонит утром и трезвонит до тех пор, пока я не возьму трубку. Это вторжение уже не просто в уличные твои права, это вторжение в мое жилище, в личную мою жизнь. Какое вы право имеете звонить мне со своими служебными рекламными потребностями?
Александр Мелихов: А принудительная реклама в метро, когда мы едем по эскалатору, и кто-то беспрерывно что-то мелет про какие-то шубы, которые меня не касаются, про частных торговцев я уже не говорю, где они только берут такие зычные голоса? Кое-кто уже, правда, с усилителем ходит… И вот от этих вторжений в нашу частную жизнь, которые происходят на каждом шагу, нас никто не защищает. Хотя многих людей это раздражает больше, чем высокая политика.
Даниил Гранин: Тишина стала дефицитом. Раньше измеряли уличный шум, сейчас уже, наверное, бросили...
Александр Мелихов: А если бы научились измерять уровень бессмыслицы, которую вбивают нам в уши, то уровень ее превысил бы предельно допустимый раз в сто.
Александр Мелихов: Я знал немало людей, которые с пуританской точки зрения были распущенными, но при этом добрыми, щедрыми, верными в дружбе, честными. И знавал я пуритан, которые были злые, завистливые, подлые. А вообще эти вещи связаны?
Даниил Гранин: В тех характеристиках, служебных и устных, которые мы даем людям, очень редко встречается такая категория как порядочность. Это не честность, это не дисциплина, это даже не чувство долга - это совершенно особое качество человека, по-моему, для нашей жизни решающее качество. Порядочный это... Достаточно сказать, порядочный он человек или он не порядочный. И даже трудно наполнить это качество какими-то определенными чертами, в этом может быть ценность даже этой неуловимой ясности - "порядочность". Конечно, хотелось бы его найти, из чего она состоит, чтобы оно приобрело плоть, содержание, ясное для всех: "порядочность - непорядочность". Сейчас появилось такое выражение "рукопожатный". Но "порядочность" - это больше, это привычнее, это русское, старое понятие, которое всегда было. Этого человека или можно было пускать в дом или нельзя, осведомитель, жулик, казнокрад... Даже в советское время еще оно соблюдалось, это качество - требование - порядочность. Что там было? Можно ли при нем откровенничать, не обязательно даже политика, а просто свое мнение про знакомого, тем более про интимные вещи о женщине, или жены, или своего товарища, не разнесет ли он это, понимает ли он, что это - личное доверие. Держать честное слово, обещание, возвращать долги - правила порядочности - они очевидны, а за последние годы стали необязательными. Можно подумать, что устарели. Нынешние руководители не стыдятся обещать и не выполнять. Обещают для выборов, обещают, чтобы удержаться в Кремле. Вот сколько раз я вижу по телевизору, как начальника вызывает президент или губернатор:
- Что же у вас творится?
- Ничего, все под контролем, завтра же все будет улажено.
Да не будет у тебя ничего улажено, ты говоришь, чтобы потушить это дело, придушить, увильнуть, а дальше видно будет. Врет беззастенчиво, и губернатор знает, что он врет...
Александр Мелихов: Толстой называл развратом физическую близость без взаимной ответственности. Порядочность - не связана ли она с ответственностью?
Даниил Гранин: В какой-то мере да. Связана с ответственностью, связана с тем, что вот наша порядочность, которая была, существовала и в советское время, это понятие сильно уменьшилось, планка этой порядочности снизилась. Почему? Потому что мы считаем возможным дружить с человеком, который берет взятки, дает взятки, который связан с криминальным миром и так далее. Во-первых, потому что таких людей очень много стало, во-вторых, потому что мы сами уже в меньшей мере можем считать себя честными и порядочными. Наш уровень порядочности снизился, это я говорю и про себя и говорю про близких мне людей для того, чтобы представить себе сложности современной жизни. Мы требуем от себя все меньше: "все хапают", "все обманывают", "если начальству можно…" - это уж обстоятельства нашей жизни. Исчезает понятие чести. Нам хамят и мы хамим. Вот. Но - это еще кроме обстоятельств, это еще исчезает, исчезает само понятие, другое понятие стало, мы не стараемся поддержать эту планку. Мы с этим уровнем смирились и оправдываем его необходимостью, там, для своей работы, коллектив - я во имя своего коллектива, я, понимаете, готов лизать задницу начальнику, чтобы сохранить, чтобы продолжить, чтобы расширить и так далее. Это критерий? Это принцип? В старом словаре слово "порядочный" имеет два толкования - благородный, достойный. И то и другое давно вышли из употребления.