Музтеатр Станиславского и Немировича-Данченко сыграл премьеру "Дон Жуана"
Моцарт - вообще крепкий орешек и суровое испытание для театров. Здесь не выедешь на экспрессии, не прикроешь красотой и мощью звука дефицит техники. Из моцартовских шедевров "Дон Жуан" считают самым сложным. И вот, через восемь лет после безукоризненного Моцарта в Cosi fan tutte на малой сцене МАМТ, возник практически совершенный "Дон Жуан" на большой.
Сначала сценография, предложенная режиссером Александром Тителем и художником Адомасом Яцовскисом, озадачивает минимализмом. В пустоте сцены громоздится странная конструкция, сложенная из старых пианино; они выстроены в пять этажей и зияют отверстыми чревами с обнажившейся грудной клеткой струн. На сцене темно, по ней привидением гуляет черный полупрозрачный занавес. Костюмы персонажей не содержат указаний на эру действия; на балу, устроенном беспробудным ловеласом, пить будут из горла, ловко перебрасываясь бутылками. Но нет и намека на модное осовременивание - здесь от эпохи постмодерна столько же, сколько от эпохи классицизма. В этом вневременном пространстве и разворачивается комедия-драма роковых страстей, в которых, как мухи в паутине, барахтаются люди.
А вот отношения между ними разработаны так подробно, фактурно и вкусно, что испытываешь благодарность за тот самый минимализм: ничто теперь не отвлекает от этой прихотливой игры притяжений и отталкиваний, непреодолимых соблазнов и робкой пугливости, обаятельной наглости и неспособности устоять перед нею. Но и сценическая конструкция постепенно открывает свои тайные недра: она способна расцвести полем роз, стать лабиринтом лестничных клеток, на которых будет развиваться действие, или даже бездной звезд. Она сама - сшибка солнечного света и кладбищенского мрака, она контрастна и обманчива, как эта опера, где комическое опрокинуто в трагедию.
"Дон Жуана" как только не играли. Но почти всегда тональность рока, которой начинается увертюра, становилась определяющей. Перед спектаклем в "Стасике" я для разгона (и, возможно, контраста) пересмотрел запись знаменитой версии Питера Селлерса с действием, перенесенным в бандитские кварталы Нью-Йорка, - зазвучали отчетливые ноты чернушного "крими". Определенная тяжеловесность постановок входила в их эстетический код и как бы предваряла неотвратимые шаги Командора - поступь Возмездия. Назидательный финал бросал на все тень притчи.
В МАМТ я впервые увидел "Дон Жуана" как человеческую комедию, почти комическую оперу (так, кажется, и задумано Моцартом, писавшим "веселую драму"), как бурю простых, каждому знакомых страстей, цепочку маленьких послаблений инстинктам, которая, однако, затягивается все туже и к началу второго акта сплетается в зловещую сеть. Притча обрела многослойность жизни, простительные слабости сложились в уже непоправимый, чреватый смертью порок.
Финал первого действия. Фото: Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко / Олег Черноус
Дон Жуана пел Дмитрий Зуев, щегольски харизматичный молодой бас-баритон. Он играл абсолютно уверенного в себе баловня судьбы, обаятельное воплощение свободы без берегов и границ, что уже делало фигуру записного ловеласа по-новому актуальной: храбро тараня все табу, он доводит прекрасную идею Viva la libertà до гибельного абсурда. И эта его свобода подавляет все вокруг, саму жизнь замыкая в клетку страстей. Дамы, его жертвы, слетаются на его неверный огонь, как экзотические бабочки. Их распирает страсть, их манит неведомый вкус авантюры. Их взаимоотношения - постоянная музыкальная дуэль, опасный поединок. Редкое на нашей сцене совершенство вокала, виртуозного, легкого и уверенного, производит впечатление акробатики под куполом цирка без страховки - захватывает дух. В партии донны Анны в этот вечер была неотразимая Хибла Герзмава, донну Эльвиру с замечательным юмором воплощала Наталья Петрожицкая, студентка-третьекурсница Инна Клочко пела Церлину - пикантная, с великолепным голосом и отточенной актерской техникой, новое открытие театра. Командором был Дмитрий Степанович, Лепорелло - Денис Макаров. Тонус и нерв спектакля за пультом и у клавесина обеспечивал британский дирижер Уильям Лейси, добившийся редкой чувственности звучаний оркестра и ансамблей в их почти сексуальном соитии.
Так идея, заложенная в минималистском оформлении, хоть она и не поддается бытовым словесным объяснениям, быстро стала ведущей: действо разыграно словно на едином музыкальном инструменте - циклопическом, но редкостно чутком. Первый аккорд спектакля на его огромной клавиатуре возьмут в двенадцать рук все его будущие герои. И потом музыканты не раз будут появляться на сцене - то оркестриком на балу, то бродячим скрипачом. Музыку здесь источает решительно все, от изгиба талии у необыкновенно выразительной Петрожицкой до гибких изменений темпа действия - того, что в кино зовут рапидом. Трагической кульминацией, разумеется, стала финальная сцена с каменным Командором. Его, как Голову в "Руслане и Людмиле", убедительно изобразить на сцене нельзя, и здесь ткань спектаклей почти всегда разрывает оперная вампука, ее прощают как условность. Александр Титель нашел эпизоду простое, мощное и жуткое решение - тоже, как музыка, условное и поразительно емкое. Описывать его не буду - это бы украло у будущих зрителей эмоциональный шок.
Спектакль как единый музыкальный организм - недостижимый идеал, к которому стремятся все оперные сцены, но который всегда тает за горизонтом, здесь вдруг реализовался воочию. Удержать этот уровень будет трудно - поэтому случившееся в первый премьерный вечер я бы приравнял к чуду. Очень надеюсь, теперь для этого театра повседневному.
Публика минут пятнадцать не отпускала актеров. Я бы с ними не расставался вообще.