6 января исполнится 145 лет со дня рождения Александра Скрябина

2017 год - вот он, уже. Год круглого столетия российских мистерий: рассыпавшейся монархии, либерально-буржуазной (февральской) и пролетарской (октябрьской) революций.

Но меня сейчас интересует композитор Скрябин.

Не странно ли начинать заметку о композиторе - таким напоминанием о революциях столетней давности? Тем более, что повод был совсем другой, невинный: в начале января, шестого, полукруглая дата - 145 лет со дня его рождения.

Ведь можно же сразу, голосом поэта Пастернака, звонко, с места в карьер:

"Раздается звонок,/ Голоса приближаются:/ Скрябин./ О, куда мне бежать/ От шагов моего божества!"

Но нет же. Столетие двух революций все перебило.

А впрочем, поверьте: как раз Борис Леонидович, ломавший рифмами эпоху, этот казус понял бы правильно.

Это ведь у Скрябина, кумира юного Пастернака, еще в 1906 году были такие настроения: "Политическая революция в России... и переворот, которого я хочу,- вещи разные, хотя, конечно, эта революция, как и всякое брожение, приближает наступление желанного момента".

Это ведь Скрябин под аккомпанементы социальных бурь долго вынашивал идею своей всемирной "Мистерии". Даже не вынашивал, он именно ждал и жаждал - не просто музыкального произведения, а великого, радостного праздника освобождения всего человечества.

Не в смысле поэтическом и аллегорическом - а в прямом, непосредственном смысле.

Что имел в виду Александр Николаевич?

Как представлял себе композитор несбыточное действо, которое он намечал как раз к 1917 году?

Описание этого действа кажется странноватым. И все-таки вчитайтесь: дух захватывает.

* * *

На литургическое действо в Индию Скрябин предполагал собрать всех жителей Земли гулом и звоном колоколов, "подвешенных прямо к небу". Танцы и шествия в сферическом храме (с "текучей архитектурой" и "колоннами из фимиама") должны были сочетаться с симфониями ароматов и прикосновений.

Да-да, прикосновениям он уделял особое внимание - ибо человечество должно слиться не как-нибудь фигурально. Под чтение священных текстов - с магией Светозвука. К концу седьмого дня беспрерывного всечеловеческого соития под звуки текущей "Мистерии", по мысли Скрябина, и должен наступить такой вселенский экстаз, который уничтожит обывательское бытие. И мир перетечет в лоно Единого Вечного Абсолюта.

И будет всем счастье.

"Мистерия" должна была стать "последним свершением".

О замысле Скрябина знали многие. Кто-то, были и такие, пальцем крутил у виска.

Где-то с 1912 года музыка "Мистерии" преследовала Скрябина неотлучно. Говорят, он даже сложил уже ее в уме - осталось только записать. Но "Мистерия" осталась замыслом неосуществленным. Не успел.

Но что это была за странность?

Не спешите судить. Все совсем не так просто.

А иначе - с чего бы так вот вдруг сошлись предчувствия мистерий: в том же 1912 году поэт Велимир Хлебников написал в своей книге "Учитель и ученик" о падении государства в 1917 году.

Тогда же в нашумевшем футуристическом сборнике "Пощечина общественному вкусу" Хлебников поместил небольшую таблицу "Взор на 1917 год". В таблице выстроены даты гибели великих государств прошлого. И в последней строке: "некто 1917".

Что за умственная эпидемия?

Что такое носилось в воздухе?

Но - по порядку. Тут как раз надо хотя бы вкратце рассказать о Скрябине - это должно немного приблизить к пониманию, что отчего и почему.

* * *

Александр Скрябин был не от мира сего. Выходил, как эльф, к роялю, и экзальтированные поэты ощущали "какую-то светлую жуть". Он будто и не спорил: "Все, что меня окружает, и я сам, есть не более как сон".

Так жизнь и пролетела. Как во сне.

Пятилетний москвич (родился мальчик Саша в декабре 1871-го, по новому стилю 6 января 1872 г.) уже неплохо играл на фортепиано, но его отправили учиться в кадетский корпус - сына видного дипломата по семейной традиции готовили в военные. И все же, распрощавшись с кадетством, Скрябин добрался до Московской консерватории. Тут одного из самых ярких (в будущем, конечно) композиторов столетия отчислили из класса композиции за неуспеваемость. А курс по фортепиано он завершил с малой золотой медалью.

Рахманинову больше повезло: окончил консерваторию в том же году, но с медалью большой (с композицией проблем не было). Рахманинов и Скрябин не были близки - и все-таки один был вынужден, не скрывая чувств, признать во втором композиторский дар: "Я думал, он просто свинья, - сказал как-то Рахманинов, - а он еще и композитор".

Скрябин с 1897-го был обвенчан с пианисткой Верой Исакович, уехал с ней за границу, где зарабатывал на жизнь исполнением своих сочинений. Через год вернулся в свою консерваторию - уже профессором (преподавал, впрочем, недолго - это творчеству мешало).

Но земная жизнь неземного Скрябина, надо сказать, была бурной. В 1902 году он ушел к Татьяне Шлёцер. Развода у первой жены так до конца жизни не добился. От двух браков у Скрябина было семеро детей, из семерых трое умерли младенцами.

Жизненные драмы и мелодрамы отвлекали - но не мешали в конце концов его миссии: композитор всегда ощущал ее космической.

* * *

Музыковеды часто видят в его творчестве близость к Новой венской школе, композиторам Шёнбергу, Веберну. Но это слишком условно: он все-таки остался - отдельным. Ранний Скрябин - тонкий, чуткий пианист - следовал Шопену.

Чувственные натуры "слышали" в его Прелюдии си-мажор 1894-95 гг. солнечный день, невесомые лучи в лазурном небе и шелест ажурных занавесок.

Позже под этот шелест в нем сгустился новый творческий период - космический. Усложнились опыты с ритмами и новой гармонией. Скрябин стал писать поэмы - фортепианные и оркестровые.

Третью симфонию (1904) так и назвал - "Божественной поэмой". Водопад страстей обрушился шедевром - его "Поэмой экстаза" (1907).

Друг Константин Бальмонт, слушая музыку Скрябина, почувствовал, как "пахнет древним колдовством". Оба все глубже погружались в мысли о богочеловеке, о борьбе света и тьмы.

Время в струнку натянуло нервы.

Скрябин стал "видеть" свои произведения то в виде светящихся сфер, то хрустальными гирляндами. Все глубже думал, как заколдовать непознанное время - упорядочив музыкой хаос.

Новаторство имело для него смысл - поскольку служило главной, вселенской задаче. Его осмысление мира - от полюса к полюсу: он увлекся экономическим марксизмом Плеханова - и мистической космогонией Блаватской.

Пришел к выводу, что миссия возложена на него Великим Белым Братством Махатм.

* * *

На этом фоне - в 1910 году - появился его "Прометей", симфоническая "Поэма огня" для фортепиано, оркестра (включая орган), голоса (или хора) и партии Luce (итал. - света). Профессор Мозер по его эскизам создал специальный цветомузыкальный аппарат (он хранится до сих пор в московском музее Скрябина). Но премьера в марте 1911-го в Москве прошла без световой партии: подозрительный аппарат не был рассчитан на исполнение в большом зале.

Позже, в феврале 1915-го, "Прометея" исполнили в Нью-Йорке "для своих" (среди которых Анна Павлова и Айседора Дункан). И тогда же, в мае, - в Карнеги-Холле. Оркестром Русского симфонического общества дирижировал Модест Альтшулер - и на концерте использовали световой аппарат "хромола". Но аппарат барахлил, и публика осталась холодна.

Зачем нужны были Скрябину эффекты светомузыкальные? Тут тоже свой отдельный смысл - на пути ко всемирной "Мистерии".

Каждая тональность для него имела свой цвет и характеристику.

Красный (до мажор) - это ад.

Синий (фа-диез мажор) и фиолетовый (до-диез мажор) - разум.

Ре мажор желта, как солнце.

А соль мажор - оранжева.

А все это к тому, чтоб светомузыка будила "бессознательное".

Синтез чувственных ассоциаций (он мечтал еще воздействовать на обоняние, на осязание, да на все) должен управлять воображением слушателя.

В конце концов и звуки - не факт, что им надо звучать, они же могут подразумеваться. "Воображаемым звукам" Скрябин хотел подобрать свой шифр.

Все это вместе - послужит общему одухотворению, вершиной которому будет "Мистерия".

Многовато мистики? Но и в обыденной жизни Скрябина ее, как нарочно, хватало.

* * *

Некий канадский музыкант вспоминал, как встретил Скрябина, с которым мечтал познакомиться, а тот ему: "Что ж вы не приходите, я все жду-жду"…

Обычно он платил домовладельцу сразу за год - а в 1915-м вдруг оплатил квартиру только до мая. Почему? Сослался на какой-то "голос свыше".

И все сошлось.

Второго апреля в Петербурге Скрябин исполнил Прелюдию № 2 - "экстаз в мире белых лучей". Очевидцы позже уверяли - от какого-то ужаса их даже знобило.

Через двенадцать дней Скрябина не стало.

Тот, кого ждали великие дела, умер 15 апреля 1915 года от ужасной нелепицы: неудачно выдавил фурункул в носогубном треугольнике, возник карбункул, сепсис.

Похоронили великого Скрябина на Новодевичьем.

Это могло бы показаться злой усмешкой судьбы. Но глупцам, которые решат вдруг ухмыльнуться, стоит иметь в виду. Магический Скрябин, умирая, предупредил: "Человечеству придётся пережить страшную эру; улетучится вся мистика, угаснут духовные потребности. Наступит век машин, электричества и чисто меркантильных устремлений. Грядут страшные испытания".

Мало ли, какой всемирный цветомузыкальный тарарах ему предвиделся.

* * *

Слог у Скрябина был изящен:

"Моя десятая Соната - Соната насекомых. Насекомые рождаются от солнца… они поцелуи солнца".

Или вот это, из его швейцарского письма:

"Шлём… сердечный привет из надоблачного пространства. Здесь чудесно, чистый воздух, тишина. Музыки нет: искусством занимаются только коровы, да и те поневоле, звенят колокольчиками".

Эти поцелуи солнца, эти колокольчики вдруг, как ни странно, стали перезвякиваться со строками Хлебникова:

"Крылышкуя золотописьмом/ тончайших жил,/ Кузнечик в кузов пуза уложил/ прибрежных много трав и вер./ Пинь-пинь-пинь - / тарарахнул зинзивер".

Что-то в воздухе времени зрело. Хищные специи дремучего Востока стали приправой циничному рацио Запада.

Откуда эта точность предсказаний?

Пусть даже - случайных совпадений?

Сгусток умственной и чувственной энергии в художниках этой эпохи налился угрожающе. Этой энергией художники сдвигали оси времени.

* * *

Подобно Скрябину видел цвета звуков Римский-Корсаков.

Чюрлёнис переносил живые звуки на свои холсты.

Кандинский в те же годы выступил с художественно-теософским манифестом: он знает, как привести человека к вещему уровню духовной эволюции и собрать в один пучок три линии, освобожденные от гегемонии слОва: музыкальную, хореографическую и хроматическую.

Скрябин рассуждал о мистериальном экстазе "последней пляски перед самым актом".

У Стравинского в финале "Весны священной" и в "Скифской сюите" Прокофьева слышались свои "великие священные пляски".

У Блока кобылицы тех же скифов мнут ковыль.

Мистерия не только в голове у Скрябина - она овеществлялась, обретала плоть в пространствах смыслов, перепаханных художниками.

Хоронить Скрябина пришли Пастернак с Цветаевой - у каждого своя шаманская симфония времени: пересечение давало вспышку, как при коротком замыкании.

По средам поэты заседали у символиста Вячеслава Иванова, в "башне" возле Таврического сада. Каждый, по его словам, по-своему видел свою миссию в приближении "очистительной и возродительной катастрофы мира".

Предвкушали катастрофу - в очистительном смысле.

Что-то предвидели Зинаида Гиппиус и Андрей Белый. Молодой Маяковский промахнулся немного: "В терновом венке революций/ грядет шестнадцатый год".

И Велимир Хлебников производил математический анализ, складывал "Доски судьбы". И уже в армейских письмах предвещал, что война мировая напременно обернется "мертвой зыбью внутренней войны".

Художники ждали мистерию. Художники творили мистерию в своем воображении. Слова и звуки обретали плоть и насыщали атмосферу.

Предчувствий сладостная жуть - вот воздух той эпохи.

Был бесшабашен Хлебников: "Я Господу ночей готов сказать:/ "Братишка! " -/ И Млечный Путь/ Погладить по головке".

У Маяковского "Вселенная спит,/ положив на лапу/ с клещами звезд огромное ухо".

Даже мечтательный Бальмонт предвидел: "И шли толпы. И был певучим гром./ И человеку Бог был двойником./ Так Скрябина я видел за роялью".

* * *

Демагогический вопрос - что тут первично? Смутные времена настолько вот электризовали художников - или их мрачное электричество так раскаляло время? Кто в ответе: художник перед временем - или время перед художником? Сосуды были сообщающиеся.

События столетней давности имели тысячу причин: социальных и политэкономических. Но было и вот это - "еще кое-что".

Звуки перетекали в цвет. Краски обретали слово. Слова пропитывались чувственными звуками. Круговороты страсти в природе.

Известно, что в России, как нигде, этот сгусток энергии материален: повороты ее оголенной истории - током бьют.

Сам Скрябин точно знал, что "верования каждой эпохи в человеческой истории соответствуют брожению человеческого сознания в ту эпоху".

Брожение сознания и делает эпоху.

Так у Бальмонта:

"Сперва играли лунным светом феи.

Мужской диез и женское бемоль

Изображали поцелуй и боль.

Журчали справа малые затеи.

Прорвались слева звуки-чародеи.

Запела Воля вскликом слитных воль".

* * *

Мистерию истории двадцатый век сыграл уже без Скрябина.

"Всклик слитных воль" обрушил разом башни из слоновой кости и миф о богочеловечестве. Те, кто вчера томился духом и ждал "чего-нибудь такого окаянного", сгорали изнутри или нервничали: ничего такого мы не ждали, не "предчувствовали" - нет, это мы предупреждали и предостерегали. Кого? Современников, самих себя, мечтавших в социальных бурях найти всемирный эстетический экстаз? Может, это было их посланием потомкам? Может, нынешним философам соцсетевых просторов?

Трудно найти ответы там, где их нет. Просто думаю об этом: не на все загадки есть разгадки - но лучше знать их, чем совсем не знать.

Так что я предлагаю? А давайте снова - прислушаемся у музыке Скрябина. Творения гениев живут своей жизнью - и часто говорят совсем не то, что было в головах у их создателей. Они богаче оттенками. Прислушаемся к этому космосу - в нем есть и ключ от катастрофы мира и отдельно взятых "я".

* * *

Текст скрябинского "Предварительного действа" открывают строки: "Еще раз волит нас предвечный/ Приять любови благодать".

Вот и не будем сопротивляться.

Любови, так любови.

Пусть каждый истолкует это на свой лад, земной и неземной, - лишь бы сошлись все на одном: любови.

Приять, так приять.

Ну чем не благодать. Любовь полезна воздуху любой эпохи.

Так что там слышалось поэту - мужской диез и женское бемоль?