"РГ" выяснила судьбу отца уральского художника Миши Брусиловского

Отец! Я шлю тебе письмо,

Я знаю, ты в бою суровом,

В бою с врагами бьешься ты

За счастье молодой страны.

Отец! Ведь мне двенадцать лет.

Отличник я по школе.

Хоть, папа, от тебя я далеко,

Но, думаю, увидимся мы вскоре…

- В конце жизни Миша очень часто вспоминал об отце, - рассказывает Татьяна. - Хотя помнил его плохо, да и не были они особенно близки: отец работал с утра до ночи…

Последний раз родные виделись с Шаей Шевелевичем в Киеве в июне 1941-го. В первую неделю войны в городе мобилизовали и отправили на фронт около 200 тысяч человек, среди них был и инженер-понтонер Шая Брусиловский. Все, что семья знала о его судьбе, - это "пропал без вести" из официального извещения.

На портале "Память народа" мы нашли о нем единственное упоминание - в послевоенном уточняющем списки потерь донесении киевского военкомата: красноармеец Шая Шевелевич Брусиловский 1903 года рождения, уроженец Киевской области, призванный военкоматом Кагановичского района Киева, пропал без вести в декабре 1943-го.

В графе "родственники" - жена Фрида Абрамовна Гольдберг и домашний адрес: Киев, улица Горького, дом 19. Самый центр города, застроенный доходными домами. После войны дом Брусиловских растащили на дрова, и в 1951-м на его месте возвели пятиэтажку.

- В этом деревянном доме жил отец моей мамы, профессиональный маляр, альфрейщик (художник по настенным росписям), известный человек в Киеве и единственный талант в нашей семье. Елисеевские магазины оформлял! - вспоминал Миша Шаевич.

Вместо должности и специальности Шаи Шевелевича в справке на сайте указана только полевая почта 1705. Это номер 38-й стрелковой дивизии (второго формирования), которую после Сталинграда преобразовали в 73-ю гвардейскую Сталинградскую.

Согласно журналам боевых действий, с конца июля 1942-го 38-я "малочисленная", как ее называли (на 25 июля 1685 человек), вела бои на подступах к Сталинграду, отражала наступление танковой армии Гота в районе Абганерово, более двух месяцев держала жесткую оборону, затем участвовала в контрударе у разъезда "74 км".

"Холмистая, изрезанная балками степь из желтой превратилась в черную, прерывистая линия огня и дыма тянулась до самого горизонта, - писал о тех боях Наиль Кадырович Абубакиров, начальник оперативного отдела штаба дивизии (его мемуары опубликованы в сборнике "73-я гвардейская"). - Стояла неимоверная жара. Воды не было, редкие колодцы в скором времени вычерпали до дна. Обозы были сосредоточены по балкам, но вражеская авиация нещадно бомбила, так что уже на третий день боев запах гари смешался с тошнотворным трупным запахом".

20 ноября, как и все соединения Сталинградского фронта, дивизия перешла в контрнаступление. Наибольшую славу ей принесли бои по уничтожению южной части фашистской группировки. В марте 1943-го за стойкость и мужество в оборонительных боях, стремительность и упорство в наступлении дивизия преобразована в 73-ю гвардейскую с присвоением почетного наименования Сталинградская. После короткого отдыха ее перевели на Воронежский фронт, на южный край Курской дуги. В составе 7-й гвардейской армии дивизия освобождала Белгород и Харьков и двинулась на запад.

В ночь на 25 сентября части дивизии внезапно, с ходу, под огнем противника форсировали на подручных средствах Днепр, захватив тактический Бородаевский плацдарм на правом берегу (ширина Днепра в этом месте до полутора километров, глубина - 10-12 метров, скорость течения - до двух метров в секунду). Именно с этого плацдарма началось освобождение Правобережной Украины.

В декабре 1943-го дивизия в составе Второго Украинского фронта вела оборонительные бои под Кировоградом. Наши войска уверенно теснили немцев, но легкой победы не получилось, противник настойчиво стремился сбросить наши части с плацдарма в Днепр. Под непрерывными бомбежками каждое селение приходилось брать штурмом, а затем отбивать атаки двух танковых немецких дивизий.

Тысячи советских бойцов полегли смертью храбрых в тех местах, но идентифицированы лишь сотни, большинство нашло свое последнее пристанище в братских могилах. Например, в селе Верблюжка захоронено 517 бойцов, из них неизвестных 469, в Долинском - 60 из 114-ти. Где-то в этих местах, в 250 километрах от родного Киева, погиб Шая Шевелевич…

Миша Шаевич умер год назад, скончался и его брат Всеволод. При жизни они так и не узнали, что их отец воевал под Сталинградом, на Курской дуге, форсировал Днепр и погиб на родной Украине.

- Меня и младшего брата Севу сестра отца тетя Рая увезла в эвакуацию на Южный Урал, в Троицк (мать осталась в Киеве и уехала позже). Ехали в товарном вагоне - тетя Рая, ее сестра Буня, сын Раи Юлик, старая мать отца, Сева и я, - вспоминал Миша Шаевич. - В 1943-м тетю Раю, терапевта и хирурга, мобилизовали, и она, забрав меня, Севу и сына Юлика, отправилась в обратный путь из Троицка. Поезд, в котором мы ехали, был санитарный: состав из двенадцати вагонов, между ними платформы с зенитными установками. В каждом вагоне четыре хирурга. Двое спят, двое работают. Операции шли круглые сутки…

Тетя Рая, Раиса Гольдберг, оставила мальчиков в Киеве на попечение родных - тех, кто выжил. Сестру отца Розалию 36 лет с одиннадцатилетней дочкой Мариной расстреляли в Бабьем Яру, их имена значатся в Книге Памяти. Как рассказывал Миша Шаевич, их выдал сосед (таких тогда называли "шмальцовщиками", потому что предатели получали имущество арестованных - "шмалец"). Муж Розалии, военный летчик, погиб на фронте. После войны его сослуживцы приехали в Киев, поспрашивали и узнали, кто предатель… Его нашли повешенным в лесу на окраине.

Белый песок Бабьего Яра, который шевелился от движений полуживых, задыхающихся под ним людей, Миша Шаевич помнил всю жизнь. Он мечтал написать Бабий Яр - большую картину, белое не белом: ангелы на белом песке оврага, где в первые месяцы оккупации расстреляли 50 тысяч киевских евреев…

- Мы вернулись в Киев, который только что взяли наши войска. Солдат уже не было, за армией шли бандиты, и они хозяйничали в городе. Вокзальной площадью правил Кот - двухметровый красавец с фиксами. Мы, человек 15 огольцов, там работали - чистили сапоги. Деньги офицеры платили, не считая. Мы их отдавали этому бандюге Коту, и он немножко нам возвращал. Я покупал две буханки дорогущего хлеба, приходил во двор и раздавал всем. Это был праздник! Получается, занимался благотворительной деятельностью, - вспоминал в 2011 году Миша Шаевич в интервью "РГ". - Я понемногу рисовал, написал и портрет этого Кота. Он посмотрел и повел меня в интернат для одаренных детей. Благообразный дядечка сказал, что конкурс уже прошел, всех распределили, коек нет. А Кот подошел к столу, вытащил кучу мятых денег: отвечаешь, говорит, за него. Повернулся и ушел. Дядечка деньги взял и коечку мне нашел…

Вот так началась творческая жизнь художника Брусиловского. После интерната он поступил в художественную школу. Потом уехал из Киева в Москву "хоронить Сталина", поработал художником-оформителем на ВДНХ, затем поступил в Ленинградский институт имени Репина, откуда по распределению попал в Свердловск, где и прожил всю жизнь.

- Мало кто представляет, какое это наслаждение - испачкать холст, - говорил Миша Шаевич. - На вопрос, почему ты красишь картины, ответить невозможно: случилось так в твоей жизни, и все.

Всю жизнь почетный академик Академии художеств и почетный гражданин Свердловской области прожил в Свердловске - Екатеринбурге, где еще при жизни ему поставили памятник в сквере, прямо под окнами его квартиры. В долгие творческие путешествия он выезжал дважды, но возвращался домой с большим облегчением. В 1989-м в галерее парижского коллекционера Гарига Басмаджяна большой успех имела его ретроспектива, после которой Басмаджян таинственным образом исчез, и 40 картин Брусиловского тоже. 1992 год Миша Шаевич провел в США, написал за это время сто больших полотен и около 20 листов графики. Все это осталось за океаном. Его картины периодически появляются на аукционах в Париже, Флориде, Лондоне, Нью-Йорке, в 2006-м на "Сотбис" "Футбол" купили за 108 тысяч фунтов (по байкам, это был русский олигарх - владелец футбольного клуба).

Последняя работа Миши Шаевича - портрет Николая II. Художник вынашивал ее замысел с 60-х годов прошлого века, когда на "открытых уроках" в свердловских школах часто выступал Петр Ермаков, непосредственный участник расстрела царской семьи. Написав портрет-трагедию, художник подытожил: "Я сделал то, что мне надо было сделать".