Поделиться
- Я не люблю дачу? - переспрашивает Пиотровский. - Ну разве что дачу конца 19 - начала 20 века, когда надо было неделями собираться, выезжать за город и начинать там особую жизнь. А современная дача для меня примерно то же самое, что и квартира в Петербурге. Летом стараюсь по возможности ночевать здесь. Особых дачных занятий у нас нет. Погулять по лесу (тут лес интересный), пройти к морю. Но главное дело для меня на даче - сидеть у большого окна и глядеть на лужайку.
- Это газон, - уточняет его красавица-жена.
- А по-моему, лужайка, - с не так легко сдающимся мужским упорством отвечает хозяин. - И это совсем другое дело, чем смотреть на гобелен в кабинете Эрмитажа. Тут на участке растет черника. Сюда Борис чаще приезжает. Встречаемся поздними вечерами, разъезжаемся. В городе все-таки не та красота встреч, а на даче возможно торжество возвращения: открываются ворота, и в воротах - человек.
Я на себе это испытала, открылись ворота, ты перешагнул в царство сосен, берез и черники, а хозяева - легким, но признающим тебя кивком - уже приветствуют с крыльца. И почему-то начинаешь волноваться.
Дача Пиотровских находится в знаменитом Комарово, месте старых ленинградских академических дач. После войны и постановления СНК "О постройке дач для действительных членов Академии Наук СССР" участок земли в дачном Келломяки безвозмездно передали " в личную собственность" 25 академикам. А поселок вскоре переименовали в честь не успевшего пожить на даче Президента АН, ботаника Комарова. В Комарово жили и отдыхали Ахматова, Шостакович, Лихачев, Шварц, Черкасов, Сругацкие, Германы.
У Дмитрия Лихачева есть интересная дневниковая запись: у меня есть друг, ему четыре года, его зовут Борис. Это был маленький Борис Пиотровский, сын Михаила Борисовича и внук Бориса Борисовича, часто по праву четырехлетнего соседа заходивший на дачу к Лихачевым. ("Ира, не волнуйтесь, если вечером не станет ужинать, - шептала матери мальчика дочь Лихачева, он у нас с удовольствием съел две котлеты"). Борис Борисович Пиотровский купил академическую дачу поздно, это была квартира в двухэтажном таунхаусе с клумбой перед входом. А на место, где сейчас стоит их дача, семья когда-то ходила собирать чернику.
"Представляю разницу между моим домом и домом Пиотровского", - иронически говорил принимавший меня до этого дачник. "Не представляете", - смеялась я. Дача Пиотровского прямо перпендикулярна инерционно-негативному клише обывательских представлений - одноэтажна, органична окружающему лесу, оптимальное пристанище для ни разу не заблудившегося ни в чем ненужном интеллектуала. И дом сына в углу участка такой же.
Хозяин в отпуске, и как раз занят главным дачным делом - сидит за столом перед большим окном, смотрит на лужайку и продолжает оправдывать дачу в своих глазах.
- На даче хорошо думать стратегически. Не спеша. И писать не спеша. Что-то несрочное. Я вот сейчас пишу "Выбор директора". Это такой проект для директоров мировых музеев - выбрать 30 вещей и картин, но не любимых, а тех, о которых хочешь рассказать. Из моих любимых там будет одна. А так, я, например, уже выбрал "Благовещенье" Симоне Мартини.
- В городе возле него столько людей! - шепчет Ирина Леонидовна. - А здесь иногда - я стараюсь - ни одного контакта.
Но "комаровское спокойствие" все равно относительное. Абсолютное осталось в прошлом, теперь на мотоциклах гоняют, все время что-то строят, заборы сооружают. Пиотровский высоких заборов не любит, но когда англичане начинают ему на них указывать, парирует: когда мы ездили к лорду такому-то, там заборов, конечно, не было, но электронные охрана на все 40 га, попробуй зайди. Никто не хочет вторжения в частную жизнь.
- На даче, конечно, происходит частичное переключение, - продолжает Пиотровский. -Переключаешься, чтобы думать. Вообще самое главное удовольствие для меня - это думать. А самая главная проблема - на это нет времени.
При этом у него есть одно из самых главных современных умений - умение быстро решать вопросы. Он точно это умеет.( В минуту - и не игнорируя мнение других - может решить, например, делать или не делать ту или иную выставку). Но тем более ценно время медленной мысли.
Подходит к столу, открывает ежедневник - длинная голубая линия маркера уже обозначила в нем "время думать".
Но у него тяжелые думы.
О том, что в последнее время почему-то резко возросло количество - почти советских - запретов, и - почти из 90-х годов - угроз. Угрозы музейным коллекциям идут и от частников, и от бюрократии. Количество ограничений и бюрократических понуканий в поисках абсолютного порядка столь дикое, что на замечание из министерства "Вы недоучли финансовые риски" приходится прямо писать, что главные риски Эрмитажа связаны с получением денег от государства и хищениями, "освященными" (если присмотреться) как раз чиновниками.
Эрмитаж место, где, сколь это ни муторно, готовы дать 150 прямых и нелицеприятных ответов на бесконечные распоряжения министерства. Например, о том, что требуемая министерством отчетность легко фальсифицируется, и хищения как раз происходят именно на уровне забюрократизированной госотчетности. Что насаждаемый сверху "электронный учет" легче всего подделать. Что неучет особенностей такого музея, как Эрмитаж - опасен.
Дальше его медленная "дачная" мысль уходит в конспирологию - но он точно имеет на нее право, потому что хорошо ее осознает. За почти токсичным (из-за бюрократии) поведением государства - подталкивание музеев в сторону частных форм существования. За привычным "Вы плохо отчитываетесь, плохо храните, у вас запасники ломятся, дайте мы распорядимся" разве не может скрываться чей-то замысел на музейный передел? В пользу частников или бедных провинциальных музеев?
А музейную коллекцию только дай тронуть… В 20-х годах все начиналось с невинных ревизий, но быстро войдя во вкус командовать культурой, чиновники продали заграницу тысячи экспонатов из Эрмитажа. Еще вчера - для всех табу, а сегодня - изъятия и продажи на аукционах.
Все 25 лет директорства Пиотровский видит главную угрозу в покушении на коллекцию, и связывает с ней все - и странные проверки Эрмитажа, и странную темную кражу из музея, и наезды в связи с выставками современного искусства, и попытки воссоздать в Москве музей Нового Западного искусства за счет Эрмитажа.
Пока знаменитая шутка президента "к Пиотровскому хоть с винтовкой приди - он все равно ничего из музея не отдаст" - фиксирует его правоту и победу.
Не верите большой опасности? А вот послушайте - одно событие, внимательно увиденное Михаилом Пиотровским. "Вот возник закон о ввозе-вывозе. Мы (Союз музеев) сначала принимали участие в его обсуждении, а потом нас отодвинули и очень мощно провели его через Госдуму ( Думский комитет по культуре возражал, но тщетно). Там есть много хороших вещей, но помимо них оказался облегчен … вывоз культурных ценностей из России. А кроме того, когда к нам, в госмузеи, приезжают выставки из- за рубежа, мы теперь вынуждены платить разные таможенные пошлины, которые раньше не платили. Министерство культуры давало нам справку "это вещи культуры, с них то-то и то-то не брать", а новый закон теперь министерство ограничил¸ и справку должна давать независимая комиссия, которой нет".
И в результате частные музеи ( которые Пиотровский в принципе любит и поддерживает), что-то приобрели, а государственные потеряли то, что имели. А между тем именно охраняемой государством культуре нужны привилегии - и налоговые, и моральные.
Так что то, о чем Пиотровский думает медленно, в самом деле думается тяжело.
Понимая, что Михаил Борисович всего скорее не пустил бы меня на дачу, если бы меня - в пределе - интересовала лишь дачная жизнь, цветочки-бабочки, все-таки рискую вынырнуть из режима его нелегких медленных мыслей и задаю простой вопрос Ирине Леонидовне "А дачу вы придумали?"
- Да, она, - не собирается уступать жене ответ Михаил Борисович. - Все она - от идеи до большого руководства стройкой.
- А вы не вмешиваетесь?
- Нет. Она даже если и спросит иногда у меня совета, все равно потом сделает, как считает нужным.
- Но вам нравится в результате ее выбор?
- Конечно, нравится. Мне вообще нравится все, что делает Ирина Леонидовна (слышали бы вы, каким прекрасным тоном это говорилось. - Прим. авт.). Это же все продиктовано заботой о том, чтобы всем нам было хорошо. Но в первую очередь - мне. Сначала она заботится обо мне - потом о детях. (Спокойно-спокойно, нейтрально-нейтрально, Ирина Леонидовна молчит.)
Желая остаться на этой даче подольше, прошу хозяев показать мне 7 самых символичных и характерных вещей на ней. Я бы лично первой в дачную коллекцию семи символичных вещей включила висящую над лестницей картину "Мальчик в шарфе". ("Работа Александра Задорина, - уточняет Ирина Леонидовна. - И это Мишин портрет").
"Тема шарфа", да, культовая для Пиотровского ( "Вот вы меня фотографируете - а я без шарфа?"), но не на даче. Дело в том, что при температуре выше 23 градусов он снимает шарф, а сегодня ( да и вообще часто) на даче 29. Но картина Задорина замечательная.
Михаил Борисович перехватывает у нас инициативу поиска семи самых говорящих о нем вещей.
- Во-первых, это стопка книг, которые я на даче медленно - по страничке - читаю. Одну бросаю и начинаю другую. Иногда параллельно смотрю кино. Читаю, например "Фиму" Амоса Оза и тут же смотрю "Фауда", знаменитый израильский сериал о терроре.
Один секрет чтения Михаила Пиотровского я знаю точно: в стопке читаемых им книг обязательно будет одна про экономику и финансы, прошлый раз он называл "Черный лебедь" Насима Талеба, сейчас - я угадала, книга есть - это "Одиссей против хорьков" Георга фон Вальвица - про финансовые рынки.
- "Зерцала для шейхов" Александра Казеруни - совершенно замечательная книжка о создании музеев в Персидском заливе - нужна мне ближайшего доклада. Книга нового ректора Европейского университета Вадима Волкова "Государство или цена порядка" тоже стоит внимания. "Страдающее Средневековье" сейчас читают все. "История государства лахмидов" - про доисламских арабов, вот ее-то я как раз и читаю по страничке. "Холодное лето" - пословный комментарий к прозе Мандельштама. И в самом низу - всегда! - книга вечного возвращения, "Петербургские повести" Гоголя. У меня есть другая пачка книг, на втором этаже, хотите покажу?
В новой пачке "Зависть" Олеши, "Ненормальные" Мишеля Фуко, "Памяти Каталонии" Оруэлла и …"Цветочки Франциска Ассизского".
- Боря тут у нас поехал в Италию и, попав в Ассизий, включился в паломничество к св. Франциску. Но мы были спокойны за него: что можно и что нельзя в католичестве ему там объяснял бывший семинарист Сергей Шнуров.
История оказалась вполне серьезной. Когда в Эрмитаже была выставка Фабра и появилось недовольство "народа", в музее задумались, кто бы мог войти с народом в диалог. В результате на выставку пригласили Сергея Шнурова, Фабр ему понравился, он сказал - не чужие, свои - но нужные слова, и выставка прошла относительно спокойно. Сила скоморошьей культуры - а скоморох почти всегда умен - велика внутри ригористичной ситуации.
- А вот, обратите внимание, единственный стол, который мне удается держать пустым, - продолжает экскурсию Михаил Борисович. (" Ирина Леонидовна настояла?", " Нет, Ирина Леонидовна в такие вещи не вмешивается"). Хорошо иметь, конечно, не один чистый стол, но не получается. А здесь только сегодня лежат бумаги, потому что я пишу. Этот ножик для разрезания книжных страниц мне подарил наш посол в Омане, я очень боялся, что у меня его отберут на границе, он же по виду кинжал.
Мы с Ириной Леонидовной предлагаем в качестве символа дома портреты великих математиков - Ньютона, Декарта, Лапласа, Эйлера, висевшие еще в доме деда Михаила Борисовича, артиллериста и преподавателя математики, автора прекрасных учебников. Мне интересны яркие четки. Михаил Борисович каждую нашу находку сопровождает историей, сюжетом.
- Ливанские христианские четки привез я, а четки из ракушек - папа из Океании.
Вещи покойного отца - отдельная "тема". На втором этаже, на самом почетном месте стоит старинная печатная машинка, подаренная отцу на 50-летие, и Пиотровский просит включить ее в 7 символических вещей дома. Как и отреставрированное ( Ирина Леонидовна этим занималась) старинное кресло перед столом.
А еще обязательно - кукольный домик из своего кабинета. Он сделан очень крупным арт-дилером, такие кукольные домики есть у многих знаменитых директоров мировых музеев.
Ему дорог и настольный Королевский дворец в Амстердаме, потому что однажды, когда на открытие выставки Эрмитажа в голландской столице пришла королева, ее открыть не дали - из-за угрозы теракта. И королева сказала "Тогда все пойдем ко мне", ее дворец был напротив. Королева не часто жила во дворце, толком не знала, где у нее бокалы, открывала шкафы ключами. Недавно на встрече с Пиотровским (она теперь уже королева на покое ) вспоминала об этом. А он хранит подаренный ему на память об этом настольный Амстердармский королевский дворец. И это точно символическая вещь его дома.
Может быть, не тянет на такую, но дышит своей историей миниатюрный - с мизинец - стул, из тех, что сделал театр Валерия Фокина, воссоздавая знаменитый мейерхольдовский "Маскарад".
Я начинаю думать, что у Пиотровского в доме нет вещи без истории - все четки из Океании, все стулья от Мейерхольда. Корзины на полу, куда удобно положить и книги, и бутылку вина, например, были "подсмотрены" в доме итальянского издателя Леонардо Монтадори. ("Богатейший человек, - вспоминает Ирина Леонидовна, - но великолепные книги держал вот так, в корзинах, и нам понравилась эта идея").
Пиотровский обращает наше внимание на икону - это святой Иоанн (Стеблин- Каменский), новомученик и исповедник российский, расстрелянный в 1930-м году близ Воронежа. Он предок в юности лучшего друга Пиотровского, известного лингвиста, ираниста, академика Ивана Стеблин-Каменского, умершего в мае этого года.
- Икону мне подарили жена и дочка Вани. Дочка у него иконописец.
У нас тут, конечно, культ личности, говорит Пиотровский, показывая куклу-себя.
Нельзя не упомянуть и парадоксально-ироничную линию вещей его дома - фотографию обезьянки из зоопарка, которая рисовала ("Эрмитаж не пропускает такие сумасшедшие вещи"), шуточное поздравление с днем рождения, полученное хозяином от Европейского университета "Тебе, боярину и главному судие государева Ермитажного…"
Но шутки исчерпываются быстро, и хочется внимательно посмотреть старые блокноты, в которых остались его зарисовки древних йеменских надписей и рисунков, которые он делал будучи участником и руководителем знаменитой Йеменской научной экспедиции. Судя по современной войне в Йемене, это может быть их единственное хранилище в мире, и цены тогда этим блокнотам нет. Об этом надо писать книгу. Но научную.
- Это на самом деле меня и тормозит, - говорит Михаил Борисович, усаживаясь за стол на террасе. - Научная работа требует глубокого погружения во всякие сравнительные материалы, а на это времени уже нет.
Ирина Леонидовна приносит другие, не менее интересные блокноты - в них последние рисунки мужа. "Это "Жертвоприношение Авраама", - объясняет, пока я путаюсь взглядом в необычных линиях, - а это "Мадонна".
Пытаюсь оспорить его метод "рваного чтения" - по страничке из разных книг. Это же то самое "клиповое мышление", бич современного мира и сознания.
- Но когда читаешь мало, то как раз и начинаешь читать и думать медленно, - возражает он. - Ира, а почему на столе нет сахара?
- У нас в доме нет сахара. Я конфеты поставила.
- Как это у нас в доме нет сахара? - идет на кухню и возвращается с полной вазочкой сахара двух сортов.
- Ты прячешь от меня сахар?! - удивляется жена, и начинается спокойно-любовный диалог о пользе и вреде сахара, состоящий наполовину из взглядов и, кажется, являющийся лучшим тестом на тему, счастливую ты видишь перед собой семью или не очень.
Когда мы перед отъездом будем стоять с Михаилом Борисовичем в воротах, а Ирина Леонидовна закрывать дом и тихо идти к нам по дорожке, я скажу ему, что никогда не перестану удивляться искусству быть женой - молчать, когда есть что сказать, вспоминать самое главное, но касающееся мужа, а не тебя, отказываться от своего ради интересов мужа ( Ирина Леонидовна работала в комитете внешнеэкономических связей Петербурга под началом тогда вице-мэра Владимира Путина, у нее получалось, и ее могла ждать сногсшибательная карьера).
- Я думаю, быть женой - это талант, - говорит Пиотровский. - Причем, врожденный.
На обед в загородный ресторан на реке Сестре приезжает Борис. Подтянутый, веселый, счастливый. Рассказывает, что дал два интервью, показывает снятый на мобильник новый клип.
- Самоуверенный, - говорит после обеда полулюбующийся, полустесняющийся Михаил Борисович.
- Да, нет, просто уверенный в себе, - возражаем.
- Да, пожалуй, уверенность в себе важна, - соглашается Пиотровский уже в машине.
Мой дачный день с великим музейщиком мира закончится абсолютно не дачно. В Эрмитаже открывается выставка "Мебель для всех причуд тела". Откроет ее заместитель директора, поскольку директор в отпуске, но Пиотровского на выставке с настырностью ос, совершающих в этом году нашествие на дачное Комарово, облепят всевозможные люди. Но с осами у Ирины Леонидовны все-таки получается бороться, а тут, как с сахаром…
А потом кабинет, где надо срочно ответить на письма "гениальной актрисы" Хелен Миррен с просьбой разрешить ей снять фильм в Эрмитаже (отказ, конечно) и старого друга, английского музейщика, задающего личный вопрос (жесткое влияние санкций на человеческое сознание) , не опасно ли ехать в Ростов-на-Дону на научную конференцию. "Я пишу ему: ты с ума сошел?".
И мне, чтобы не растерять память о даче, остается только ретироваться.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"