При советской власти мы жили словно после конца истории. Казалось, что она будет существовать вечно: как венец развития человечества или как его несчастье, тут мнения расходились. Александр Исаевич предполагал, что все завершится при его жизни, да еще так стремительно?
Наталия Солженицына: Вы знаете, предполагал. В 1970-м ему была присуждена Нобелевская премия, и он отказался ехать в Стокгольм получать эти знаки отличия, так как боялся, что его не пустят обратно. Эти его опасения подтвердились в перестройку, когда начали публиковать секретные документы. Было намерение, как только он выедет в Стокгольм, лишить его гражданства и не пустить обратно в страну. Но когда его принудительно выслали в феврале 1974 года, то не поехать в Стокгольм не было никаких причин. Это было бы невежливо по отношению к академикам.
В Стокгольме была огромная пресс-конференция. Один из вопросов был такой: "Надеетесь ли вы, что ваши книги будут когда-нибудь читать в России?" Он ответил: "Я не только надеюсь, что мои книги будут читать в России. Я надеюсь и сам в Россию вернуться".
Тогда это было воспринято как романтическое мечтание, и все поулыбались его, как тогда казалось, необоснованному оптимизму.
В 1983 году в Лондоне было интервью для Би-би-си со знаменитым журналистом Малкольмом Маггериджем. Тот задал ему похожий вопрос, и Александр Исаевич ответил: "Я надеюсь, что не только мои книги, но и я вернусь в Россию".
Это тоже было встречено улыбками. Когда началась афганская война, его вера, что коммунизм скоро кончится, немножко поколебалась. Тем не менее он мне говорил с извиняющейся улыбкой: "Ты знаешь, я не могу привести аргументы, не могу доказать, но я просто вижу, как мы возвращаемся"...
Он всегда считал, что это произойдет, что российский коммунизм изнутри сгнил. Сейчас повсюду снова бегают с красными знаменами, и у нас, и в Греции, и в Африке, и много где еще. Я думаю, что мы находимся в начале этого процесса. Это движение будет нарастать, но - дай бог! - оно не примет такие жуткие формы, как в жестоком двадцатом веке. Хотя Солженицын говорил, что если человечество не усвоит кровавых уроков прошлого, то красное завихрение может повториться вновь.
Все изменилось, у нас другая страна, Александр Исаевич в известном смысле стал предметом культа, одно осталось неизменным. К нему по-прежнему относятся резко полярно - даже те, кто его книги не читал...
Наталия Солженицына: Вот именно те, кто их не читал!
Проклинают его в тех же выражениях, что и при СССР. Не кажется ли вам, что Советский Союз пережил себя, оставшись в человеческих головах?
Наталия Солженицына: В очень большой степени это так. Но многие из тех, кто сегодня хвалят Советский Союз и Сталина, никогда не жили при СССР - или были крошечными детьми. И уж тем более они не жили при Сталине.
Я эту любовь к прошлому называю "протестной". Она возникла в знак протеста против сегодняшних недолжных вещей - колоссальной, стыдной разницы между богатыми и бедными, других несправедливостей, в том числе в работе судебной системы. Людей это крайне раздражает, и раздражает справедливо.
Все это необходимо исправлять, но невозможно двигаться вперед с головой, повернутой назад. Так ничего не выйдет - время изменилось, изменились хозяйственные отношения во всем мире. Глобализм, как к нему ни относись, внес необратимые перемены в устройство жизни. Сейчас повсюду возникают попытки вернуться ко временам до глобализма. Они вполне объяснимы и естественны, но я думаю, что если они и будут успешны, то только на короткой дистанции. В дальнем плане ничего уже не повернуть - дай бог только сохранить всем народам свои национальные культуры. Мир уже всегда будет связан, и это несет огромные последствия. Прежние формы справедливости, которые у нас в России исказились и очень скоро превратились в диктатуру жестокого тирана и подвластной ему партии, теперь невозможны. Будем надеяться, что очередная попытка устроить справедливую жизнь, в человечестве вообще и в России в частности, не выродится в такие болезненные формы.
Меня не то чтобы радует, но веселит то обстоятельство, что на Солженицына так сильно нападают. Это безусловный знак того, что он жив. Не трогают ни Сахарова, ни Лихачева, никого из тех, кто был знаменами перемен. А вот его, действительно, ненавидят - и, судя по тому, что до меня доходит в соцсетях, это и в самом деле на сто процентов люди, которые не читали Солженицына. Они приводят либо полностью подложные цитаты, либо цитаты, вырванные из текста до полного изменения смысла. Вы правы - это как в Советском Союзе. Не читал, но осуждаю.
Они пытаются доказать, что из-за Солженицына развалился Советский Союз, что Солженицын предатель Родины. Я бы посоветовала им в их собственных рядах найти хоть одного такого патриота России, каким был Солженицын. Поищут - и не найдут. Он был офицер-орденоносец на войне и самозабвенно любил Россию. Он был государственник и зрячий патриот. Такой патриот, который видит грехи и ошибки своей страны, хочет, чтобы они не повторялись, и считает правильным о них публично говорить. А его ненавистниками насаждается патриотизм запретительный, не допускающий критики по отношению к русской истории никаких времен. Абсолютно контрпродуктивен такой патриотизм. Он никому не поможет и ничто не продвинет.
Александр Исаевич последний в ряду великих российских писателей - философов и учителей жизни, тех, чьи книги больше, чем литература. Его предшественники - Достоевский и Лев Толстой. Ленин написал статью "Лев Толстой как зеркало русской революции", статью об Александре Исаевиче было бы можно назвать "Солженицын как зеркало российского ХХ века". Возможен ли еще писатель уровня Солженицына, осталась ли русская литература в том великом значении, в котором она когда-то была, не девальвировалось ли писательское слово?
Наталия Солженицына: Он до последнего дня верил, что русская литература сохранится во всем своем величии. Другое дело, что сегодня писателя такого масштаба пока не видно, и это тоже довольно закономерно. Мы все еще не устоялись, все еще в состоянии турбулентности. Во всей мировой литературе большие произведения и большие писатели появлялись, скорее, в эпохи застоя, общественного затишья, передышки. Когда революции и реформации прошли, половодье устаканилось, по поверхности не плавает то, что обычно плавает весной, и идет равномерная жизнь, дающая возможность оглянуться и осмыслить то, что произошло. Вот тогда в странах, где создались великие литературы, и появлялись большие произведения.
Но такое время у нас, будем надеяться, впереди. Наталия Дмитриевна, Александр Исаевич слился со своими произведениями, со своим подвигом и превратился в памятник. Непонятно, что это был за человек и каково с ним было жить. Как представишь, что автору выходящих в издательстве "Время" тридцати томов, отсидевшего восемь лет, победившего рак, написавшего "Письмо вождям Советского Союза" и "Бодался теленок с дубом", надо готовить завтрак, а потом вместе с ним его есть...
Наталия Солженицына: Очень даже можно, и даже замечательно. Он был человек дела, но между делом у нас родились трое прекрасных сыновей. От человека, а не от автора книг. Мне с ним было жить и счастливо, и легко, он не был жестким человеком. Мы тянули вместе, я была внутри всей его работы, каждая строчка проходила через меня. Я любила его работу и работала вместе с ним. Обстоятельства жизни были трудными, но друг с другом нам не было трудно. Он говорил: "Мы с тобой в одной упряжке, я коренник, а ты пристяжная"... И вот так, помахивая гривами, мы тянули свою телегу и были счастливы всю отпущенную нам жизнь.
И все же, судя по тону его произведений, он был жестким, бескомпромиссным, очень определенным человеком.
Наталия Солженицына: Вот опубликую "Дневник романа", дневник-собеседник, с которым Солженицын разговаривал, когда писал "Красное колесо", и вы увидите, что это был человек сомневающийся, страдающий, что он мучился тем, туда ли, так ли идет. Он радовался критике и принимал ее, если она была обоснована. А в быту он был крайне легкий, в высшей степени нетребовательный человек. Любил одни и те же щи и мог их есть 365 дней в году.
В семье в нем абсолютно не было авторитарности, мы были на равных, мое мнение он слушал и в быту, и в работе. Не всегда соглашался, мы много спорили, но в результате либо он меня убеждал, либо я его, и никогда не ссорились.
Он не был деспотом ни по отношению ко мне, ни по отношению к детям и друзьям. У него была замечательная улыбка, прекрасное чувство юмора, с ним было всегда интересно разговаривать. Детям он преподавал математику, физику, астрономию, час в день с ними занимался. Он был пунктуален, это другое дело, детям не приходило в голову опоздать на урок, они за 30 секунд до начала уже стояли под его дверью. Но при этом он никогда на них не кричал, и они очень его любили...
Хотите верьте, хотите нет, но он был прекрасный муж и ласковый отец.
Чем был Солженицын для моего отца
Моего отца, Александра Георгиевича Филиппова, можно было назвать убежденным сталинистом, которого не переубедил и ХХ съезд. Но отец всегда был заядлым книгочеем и очень любопытным человеком: и Солженицын изменил его мировосприятие, он стал таким же убежденным антисоветчиком. Его лучший друг, Марк Зиновьевич Рубанович, технический сотрудник газеты "Правда", тоже был книгочеем, а антисоветчиком стал еще в молодости, после того, как посадили его отца. Книги Александра Исаевича они размножали вдвоем.
Марк доставал оригинал, а у отца был верный человек в фотолаборатории Академии МВД, где он преподавал криминалистику. Верный человек делал снимки, книгу тут же отдавали, долго ее не держали. Марк перепечатывал пленки дома, двумя пальцами, закладывая в машинку как можно больше листов папиросной бумаги, чтобы получилось больше экземпляров.
Потом Марк раздавал их надежным людям.
Я спрашивал отца, как он мог так рисковать. На это он отвечал, что надеялся только на то, что, если эта история раскроется, его не даст посадить Щелоков - чтобы не порочить ведомство. Скандал в самом деле вышел бы огромный: полковник МВД размножает книги Солженицына в Академии министерства внутренних дел! Но эта надежда, очевидно, была призрачной, в любом случае его ждали бы крушение прежней жизни и волчий билет.
