Бражник: В четыре года не видел ни одного дирижера, но знал, чего хочу
Римский-Корсаков был прав
Нормальные музыканты играют на скрипке, флейте, фаготе. Дирижер играет на музыкантах. Зачем он вообще нужен, и как проник в вас этот вирус столь специфической деятельности?
Евгений Бражник: Об этом можно писать диссертацию. Исчерпывающее определение дал Римский-Корсаков: дирижирование - дело темное… Если метнуться в 50-е годы прошлого века - я заканчивал музшколу в городе металла и музыки Магнитогорске, и мне советовали выбрать из трех отделений училища: фортепианное, теоретическое и дирижерское. Мне было 14, и я выбрал дирижирование. Родственники говорили, что в моем детстве молочница, носившая нам молоко, спросила, кем я хочу быть, и я ответил: "Дилижелом". В четыре года я не видел ни одного дирижера, но знал, чего хочу. Все-таки руководить флейтой не то же самое, что руководить огромным собранием людей - будь то хор или оркестр. Лучшие музыкальные шедевры написаны для таких собраний.
Но вы были способным пианистом - могли бы стать Рихтером!
Евгений Бражник: Я думал об этом. Но понимал: чтобы стать ассистентом третьего помощника Рихтера, надо сутками заниматься. А я с детства ленив…
… Ну да: музыканты играют, а дирижер ничего не делает!
Евгений Бражник: Типа того. Оркестранты говорят, что когда к ним приходит новый дирижер - они сразу все о нем знают по походке… Да ничего подобного: дело темное, Римский-Корсаков прав. Я знал множество талантливых музыкантов, которые остались невостребованными.
И все же - зачем дирижер? Есть же Персимфанс, который прекрасно обходится без палочки.
Евгений Бражник: Не скажите! Я видел по ТВ исполнение "Весны священной" Стравинского. Музыканты работают с редкостной самоотдачей. И тут показывают пульт - там никого нет! Но играть столь сложное сочинение с его постоянной сменой ритмов, вот так чувствуя друг друга, - невозможно. Думаю, это был кунштюк, и он потребовал огромных затрат репетиционного времени, а сейчас дирижеру дают две-три репетиции - и вперед! Персимфанс как идея родился век назад, это было время экспериментов, все бурлило идеями, и в каком-то смысле это был протест против дирижерского диктата. Дирижер - по определению антагонист музыкантам.
Что, спектакль в оркестровой яме - это поединок?
Евгений Бражник: Бывает и так. Хотя манера великих - Караяна, Бернстайна - протестов не вызывала. Это ведь не просто лидеры, это гуру, общение с ними было счастьем.
Особая энергетика?
Евгений Бражник: Конечно, это в первую очередь. Посмотрите на позднего Караяна: он что-то там медитирует себе под нос, а в оркестре творятся чудеса.
Внешне это выглядит так: музыканты поглощены нотами и не обращают на дирижера внимания.
Евгений Бражник: А боковое зрение?! Это факт, что с разными дирижерами оркестр играет по-разному: есть прямая связь. Кроме того, хороший оркестр обладает способностью к саморегуляции, за качество звучания каждый музыкант отвечает головой, у них постоянно идет самонастройка. Они едины - это фирменный знак классного оркестра.
Путники в ночи
Работа дирижера - айсберг: большая часть не видна зрителям и проходит на репетициях…
Евгений Бражник: …число которых все уменьшается. Николай Голованов, в 1949 году ставя в Большом театре "Бориса Годунова", имел 90 корректур! То есть - с оркестром, без солистов. И результат - на века! В Екатеринбурге у нас была норма в 16 корректур. Но сейчас и это невозможно: в эпоху коммерции все экономят. Хотя это безусловно бьет по качеству.
Помню: на сцене шел балет, но все смотрели на дирижера, который витийствовал в яме. Это был Евгений Бражник в джазовом спектакле "Двенадцать стульев" с музыкой Геннадия Гладкова. Вы дирижировали с таким драйвом, что все поняли: ваша стихия - и джаз тоже.
Евгений Бражник: Это правда. И на концерте в Екатеринбурге по случаю моего 60-летия были джазовые номера: я играл Strangers In the Night. И в юбилейном концерте 25 февраля будет как бы ретроспектива моей памяти: прозвучит акапельная хоровая миниатюра - воспоминание о моей учебе в Ленинградской консерватории, будет и джаз, которым я увлекся очень рано. Исполним в моей аранжировке Moon River Генри Манчини.
Помню и то, как вы пели со сцены грузинскую песню. В вашей генеалогии есть и Грузия?
Евгений Бражник: Грузии нет, но есть певцы. В музучилище я даже думал заняться вокалом. Но потом решил, что петь "Кушать подано!" неинтересно, а Шаляпиным мне не быть. В театре начинал с оперетты, но это быстро надоело: есть прекрасная музыка, но ее гораздо меньше. Мюзикл - другое дело: когда мы ходили в бродвейские театры, стало ясно, почему в России никогда не будет настоящего мюзикла. Правда, потом эту теорию опроверг прекрасный мюзикл со страшной судьбой - "Норд Ост"…
Саундтрек "Травиаты"
Как вы, дирижер, относитесь к распространению режиссерского оперного театра?
Евгений Бражник: Сложно. Часто музыка становится только "саундтреком". Это несправедливо: опера - жанр, созданный композиторами. Еще в начале ХХ века режиссуры в опере фактически не было, зато в либретто "Евгения Онегина" расписаны все мизансцены. Сейчас это наивно, потому что большая конкуренция зрелищ, и чтобы заманить зрителя, нужны ухищрения. Оперу часто ставят режиссеры драмы, для них музыка - фон, нагрузка к действию. Зрительный ряд все агрессивнее. Поэтому так ценю оперы в концертном исполнении. Одно из последних потрясений - Кент Нагано с оркестром РНО исполнял "Валькирию" Вагнера. Ни одному театру не приснится то, как Нагано аккумулировал в себе энергию этой музыки.
И все же есть режиссерские решения, которые заново открывают красоту музыки. Я был равнодушен к "Сказкам Гофмана", пока не увидел спектакль, который вы поставили с Александром Тителем. И "Царскую невесту" полюбил, посмотрев ее в постановке Дмитрия Бертмана с Евгением Бражником за пультом.
Евгений Бражник: Я с сомнением отношусь к словам, что опера - демократичный жанр. Конечно, Верди писал демократичные оперы, "Сердце красавицы…" распевали на улицах, но ведь и альтернативы не было - ни музыкальных записей, ни радио с телевидением. Сейчас вкусы формируют телешоу - и большинство выбирает что полегче. Опера к этому "полегче" не относится. К тому же: пошевели пальцем - и на твоем планшете соберутся лучшие мировые образцы оперы. Это теперь гурманство. Но режиссура не должна противоречить музыке. Под многие современные постановки можно подложить любую музыку - и будет тот же спектакль, но уже без Верди.
Но оперный театр должен развиваться. Иначе это музей.
Евгений Бражник: А должен ли? И чем плохи музеи, которые во всем мире посещаются все больше: люди тянутся у уже отстоявшемуся?
Могу согласиться, если театр, как Чечилия Бартоли, открывает в прошлом все новые сокровища. У меня на полке стоят оперы Меркаданте, они не хуже Верди - но их не исполняют.
Евгений Бражник: Но все попытки пойти в жанре дальше, в неизведанное, пока не привели ни к чему значительному. Все, что позже Прокофьева, Шостаковича, Пуленка, Хиндемита, просто не воспринимается человеческим слухом: натужность вместо наслаждения. Додекафонную систему Шенберга, Веберна в свое время подняли на щит - новая вселенная! Но она там и осталась, в параллельном мире. Может, слушая современную оперу, мы себя насилуем?
Слушая "Чаацкого", я безусловно испытывал нервы на выносливость. И удивлялся, как эту музыку запоминают певцы, всегда ли точно следуют партитуре.
Евгений Бражник: Есть анекдот про двух скрипачей: "Как вы это запоминаете?" - "А ты попробуй не запомнить!". Я бы никогда не выучил, но существует фотографическая память, и в театре всегда есть люди, для которых это не проблема.
Эстафета
Кто-то из критиков в свое время назвал вас лучшим вердиевским дирижером страны. Для меня вы один из лучших интерпретаторов русской оперы - мало кто так ее чувствует.
Евгений Бражник: Спасибо, но я сейчас на таком этапе… спускаюсь с горы. Жизнь - это подъем, потом вершина, поставил флагшток - и спуск! Спускаешься быстрее, чем поднимаешься. Да, с русской музыкой мне повезло: ставил и "Бориса Годунова", и "Сказание о невидимом граде Китеже", полотна, прикасаться к которым - счастье. В них вложил не просто знания и душу, но и главное - энергию молодости. Можно дирижировать до ста лет, но эту энергию не вернуть. А эмоциональные оценки доброжелателей - нечто эфемерное и ничего, кроме улыбки, теперь не вызывает. Назвать себя хотя бы близким к великим мастерам - было бы смело по многим причинам. Для Ростроповича его знаменитая виолончель - это его второе "я". У меня это был Свердловский оперный театр - мой инструмент. Уехав из Екатеринбурга, я инструмента лишился. Мне предлагали новый инструмент, но нужна была передышка. Она затянулась. И я понял, что спускаюсь с горы. Здесь нет трагедии. Мироздание так устроено, что мы должны вовремя передавать эстафету. Я вижу вокруг много молодых талантов, они не дремлют, и правильно делают. За ними будущее. За молодой энергетикой.
Что вы хотели бы исполнить, но пока не удалось?
Евгений Бражник: Таких сочинений больше, чем я исполнил. Мечтал поставить Рихарда Штрауса - "Электру", "Кавалер розы"… Из суперпопулярных - Шестая симфония Чайковского. Я просто боялся умереть на финале: эту музыку моя душа не выдерживает. Есть произведения, которые выше меня - ну просто не могу я подойти к ним как холодный профессионал, расчленить их на части и проанализировать. Они созданы высшим духом человечества.