Заметки продюсера из "красной зоны" инфекционной больницы
Вместо предисловия
Можно сказать так: история эта началась дней двадцать назад, когда мне позвонил юный друг по имени Егор Соломатин. Он успешно занимается кино, продюсирует разные фильмы. Егор сказал, что по заказу международной корпорации сейчас участвует в большом проекте на тему "мир в карантине". Мой юный друг ответственен за его российскую часть. Еще он сказал, что проект благотворительный, никаких бюджетов на него нет, никаких гонораров никто не получит, все делается исключительно на добровольных началах.
А продиктован был его звонок вот чем. Егор спрашивал: идти ли ему вместе с оператором в "красную зону", когда они станут вести съемки в больнице, где лежат коронавирусные? Я задумался, что же ответить? Ведь это непростой вопрос. Идти в "красную зону", значит, невольно подвергать себя риску заражения - это раз. Идти туда, значит, потом месяц быть в карантине, то есть в разлуке с маленьким сыном и молодой женой - это два. Вроде бы, продюсеру идти не обязательно, оператор и режиссер справятся. Но ведь продюсер - это как раз тот человек, который отвечает и за конечный результат, и за тех, кто работает…
Опять - проблема выбора.
Я вспомнил свои рискованные поездки. Например, в Афганистан во время войны и после - в поисках пленных. Или в Японию, когда там грянуло разрушительное землетрясение и накрылась атомная станция Фукусима. Или свой прошлогодний визит в Косово (наши "дипломаты" уверяли, что сразу по прибытии меня там бросят в тюрьму или застрелят). Да много чего было в жизни. И всегда вставала проблема выбора. Ехать или не ехать? Идти или не идти?
Тут советчиков нет. Каждый должен решать сам. Это всегда личный выбор. А спрашивать совет, значит, перекладывать ответственность на других.
Примерно это я и сказал своему юному другу. Я был убежден: он примет верное решение, поступит, как надо.
Ниже вы прочтете записи Егора Соломатина, сделанные по впечатлениям его работы в "красной зоне". Все же он принял решение - идти. Сделал свой выбор.
…А на самом деле, правильнее сказать, началась эта история пятнадцать лет назад. Я тогда дружил с его дедом - выдающимся советским разведчиком генералом Борисом Александровичем Соломатиным. Генерал был мальчишке и отцом, и дедом. Он тяжело болел, предчувствовал свой скорый уход. Однажды, когда мы остались вдвоем, сказал мне: "Только одно заботит: кем станет Егор в этой жизни? Справится ли? Не заблудится?"
Внук тогда только-только закончил школу.
По-моему, не заблудился. Когда прочтете "записки из "красной зоны", то убедитесь сами.
Текст: Егор Соломатин
Обозначим сразу: я не журналист. Тем не менее моя профессия предполагает активное участие в мире творчества, раскрытие характеров людей на экране, отображение их болей и переживаний. Моя профессия - продюсирование художественных и документальных фильмов для широкого экрана.
Вот уже месяц мы делаем документальный проект про пандемию коронавируса. Лучшие кинематографисты из 30 стран объединились, чтобы показать хронику событий в тех местах, где они живут и работают. Задача глобального фильма - показать, как люди болеют, выздоравливают, умирают, теряют работу, сходят с ума и обретают новый смысл жизни.
Наша небольшая съемочная группа побывала в самых разных точках: дома престарелых, общежитиях мигрантов, закрывшихся ресторанах и отелях, даже bdsm-клубах. Нам интересно, как отразился вирус на простых людях, напрямую и косвенно. Кто-то оказался заперт без средств к существованию, а кто-то внезапно улучшил свое материальное положение, причем кардинально, успев перестроиться в условиях новых "диджитальных" реалий.
Первая мысль, которая возникла - отобразить пустые улицы, некогда бурлившие потоком городских жителей. Опустевший метрополитен. Вымерший урбанистический пейзаж. По мере съемки становилось ясно, что не хватает сильного накала, точки борьбы, противостояния жизни и смерти. Такой материал можно добыть только там, где люди выживают. Это "красные зоны" больниц.
Не сразу получилось договориться с клиникой: далеко не все счастливы видеть съемочную группу в тот момент, когда ты занят, без малого, спасением жизней. Но оказалось, что некоторые больницы готовы пускать к себе документалистов, показывать быт своих сотрудников. Именно так мы оказались в реанимации Федерального научно-клинического центра на Ореховом бульваре в Москве. Работа в формате 24/7, постоянно занятые койки, непрекращающаяся работа реаниматологов, пульмонологов и врачей всех прочих отделений, режим жизни по законам "военного" времени. Каждый из нашей съемочной группы ехал с тяжелыми мыслями, ожидая увидеть нечто за гранью человеческого смысла.
Врачи, которые оказались в авангарде борьбы с невидимым врагом, сегодня испытали все условия полевой, не кабинетной работы. Это и посменные дежурства без сна и отдыха, и отсутствие семьи рядом, и риск ежеминутный и ежечасный. Сейчас, когда весь врачебный персонал вышел на определенный темп, функционирование всей больницы стало похоже на один большой неспящий муравейник.
Примерно в 6:30 утра мы сели в больничный автобус. Кто-то пытается доспать, кто-то говорит с родными по телефону. Транспорт с врачами и сестринским персоналом прибывает к главному входу. Я захожу вместе с потоком людей. Несмотря на ранний подъем, все довольно приветливы между собой. Переодеваются и врачи, и медсестры в одном помещении вне зависимости от пола, однако это никого не смущает и не раздражает. Тихо надеваю выданный мне хирургический костюм (брюки и куртку), сменку и перехожу в следующее помещение. Это длинный коридор - основная транспортная артерия между красной и зеленой зонами. Здесь и кабинеты со средствами индивидуальной защиты, и туалет, и несколько кафе. Наблюдаю, как врачи, отметив время выхода из зоны, устало прогуливаются по кафельному коридору, приходя в себя.
Вокруг множество людей, все общаются между собой. Чем-то напоминает университет: много молодых ординаторов, взрослых опытных докторов, санитаров среднего возраста. В кафе кормят вкусно. Еду предоставляют различные фонды: здесь и горячее с салатами, снеки и разнообразие сладкого. Перед началом смены сердобольная тетушка в халате наливает нам кофе, распаковывает халву с шоколадными конфетами. Ловлю на себе любопытные взгляды группки медсестер из-за соседнего столика, но это не взгляд отторжения. Просто интересно смотреть на тех, кто рядом и определять: он уже оттуда или еще только пойдет?
В кабинетах с СИЗ санитары помогают правильно одеть противочумные костюмы, бахилы, подобрать маску и обработать её так, чтобы та не запотевала все 6 часов пребывания на смене. Можно выбрать костюм белого или розового цвета. Маска - самая большая проблема. Большинство врачей и заведующих отделениями носят свои собственные очки. Переодеваться, трогать свое лицо, поправлять что-либо, после того как зашел в красную зону, категорически запрещено. Поэтому самый актуальный вопрос все рабочие часы - это вопрос зрения и обзора. Существует 101 способ, как обработать свою маску: это и антисептики, и хозяйственное мыло, и противотуманная жидкость. В ход идут любые варианты, проверенные и не очень. Наш оператор особенно горячо благодарит врачей за подсказанные советы. Я обрабатываю лыжные очки антисептиком и потом насухо вытираю. Проверено: работает.
Мы спокойно зашли через приемное отделение и через 20 минут, пройдя несколько контрольных пунктов и замеров температуры, оказались внутри красной зоны. Красная зона - это изолированный корпус больничного здания с отдельным приемом пациентов, прибывших на каретах скорой помощи по ОМС. В зависимости от тяжести больных отправляют либо в стационар, либо в реанимацию. Весь второй этаж - это реанимация. Стационар занимает 6-й и 7-й этажи. Последние этажи предназначены для отдыха врачей (не покидая пределы красной зоны).
Перед тем как зайти в шлюз, отделяющий зеленую зону от красной, я ненадолго заколебался. Мне стало страшно: вдруг я уже никогда не выйду отсюда? Вдруг я так и останусь здесь, только уже с другой стороны этих невидимых баррикад? Задумавшись на секунду, я все же толкнул двери шлюза дезинфекции, навстречу двум санитарам.
Сначала очутился в просторном холле. Повсюду полумрак и зловещая тишина. Нет привычного оживления и звуков больничной жизни. В этом корпусе всё тихо. Стены и пол - мокрые и липкие от постоянной дезинфекции. Лифтеры в костюмах и масках, словно стражи в другое измерение, буравят меня взглядом. Видны только глаза. От этого мне капитально не по себе. Все люди вокруг тебя - обезличены. Себя они, безусловно, узнают, так как работают вместе не первый день. Для меня же это потрясение иного характера. Ощущаю себя тенью в полуразрушенном замке. Толкаю тележку с оборудованием и прохожу в лифт. Вся наша группа молчит, боясь лишний раз нарушить неведомые нам правила местного этикета. Я не хочу открывать рот, чтобы не вдыхать излишнюю порцию воздуха. Ощущение такое, что каждый вдох приближает тебя к неминуемой развязке.
Лифт останавливается, и мы выходим на этаже реанимации. Всего пять палат, в каждой примерно по шесть "тяжёлых". Больные в реанимации - отдельная каста. Пробегаю глазами по каждой койке: в основном лежат те, кому сильно за 60. Но есть и молодые. Палаты большие, просторные, только от этого не легче ни пациентам, ни врачам. Я с грустью наблюдаю милую пастораль спальных районов, хорошо обозримую через гигантские окна за койками. Пациент никогда её не увидит, потому что находится к окнам спиной.
Между собой больные отделены ширмами, но так как койки расположены в палате по форме буквы П, то те немногие пациенты, которые находятся в сознании, становятся неизбежными свидетелями страданий других. А страдания эти хоть и разнообразные, но по своей сути абсолютно одинаковые. Подхожу к тяжелобольной пациентке лет 70, которой провели трахеостому. Вижу, что её глаза закрыты, но руки судорожно сжимают поручни своей койки. Перехожу к другой койке и слышу тяжкое дыхание мужчины, который находится в пограничном состоянии сознания и забытья. Следующая палата. Крупный мужчина стонет от боли: помимо ИВЛ он находится еще и на гемодиализе (есть и такие).
Оглядываю стерильный мир отделения. Течет своя жизнь, но пугающая. Присоединяюсь к утреннему обходу. Ловлю на cебе недоуменные и даже сердитые взгляды врачей. Кто он? Что он здесь делает? У врачей и медицинского персонала свои стикеры индикации на костюмах (ВРАЧ, СЕСТРА, САНИТАР). У меня же просто написано имя маркером - ЕГОР. Всем сразу становится понятно, что я не совсем законный житель этой Вселенной. Объясняю причину своего пребывания заведующему отделением и прошу возможность поснимать один день из жизни врача реанимации. В ответ получаю строгий наказ: "Это командная работа. Выделять кого-либо отдельно - некорректно по отношению к другим". Постоянно пикающий звук аппарата ИВЛ подтверждает его правоту.
Находясь там, невольно вспоминаешь фронтовую прозу классиков, которые передавали тебе это ощущение: быть на передовой. Сейчас, когда многие постарались изолироваться и успели погрузиться в бытовые проблемы, это чувство немного притупилось. Да, это произошло у "мирных", но только не у врачей.
Находясь внутри красной зоны, ты неизбежно попадаешь под гнет ситуации. Неотъемлемо и думаешь о смерти. Она постоянно рядом с тобой. Об этом напоминает все вокруг: и сами безликие защитные костюмы, красные кресты-индикаторы, постоянная работа санитаров-дезинфекторов. Опасность окружает тебя. Через слезы и боль пациентов, через маски-респираторы врачей, через крупные предупредительные надписи "СТОЯТЬ! КРАСНАЯ ЗОНА". Они как бы отчуждают тебя от другого мира.
В воздухе витают частицы тревоги. Ты неустанно каждую минуту думаешь о том, что ты на одной стороне, а они на другой. Почему так свершилось и из-за чего? Каков алгоритм выбора? Ответа нет на этот вопрос. Болезнь одинаково поражает и старых, и молодых, богатых и бедных.
По очереди я захожу в каждую палату и задаю похожие вопросы: как вы заболели? Как быстро развивалась болезнь? Где вы подхватили вирус, как думаете? И каждый раз я слышу одни и те же простые ответы:
"В гипермаркет поехал за продуктами. Всегда все хорошо было, а тут - раз, и болезнь за два дня скосила."
"К сыну поехала в гости на метро, кашель в момент одолел."
Есть среди заболевших и те, кто вообще практически не выходил из дома несколько недель, но тем не менее подхватил инфекцию. Почему это происходит, ответить никто не может. Возможно, дело в ослабленном иммунитете (что косвенно подтверждает возрастной срез пациентов реанимации: 55-75 лет), а возможно, просто в избирательности рока судьбы.
Сперва всех охватила паника. Как будем лечить? Что делать? Врачей срочно начали перепрофилировать под работу с коронавирусными пациентами. Так как не всегда хватало рук, то зачастую непривычные врачебные функции стали возлагать на тех, кто был совсем не готов к такому. Многие стали задавать вопросы. Почему гастроэнтеролог должен принимать бесконечный поток зараженных пациентов не по своему профилю? Каким образом иммунолог-аллерголог проведет срочную трахеостому? Дошло до того, что некоторые врачи-травматологи, стремясь поддержать движение "сидим дома", так и писали в социальных медиа, что "если вы не хотите, чтобы вас интубировал травматолог-ортопед, то сидите дома".
"Не все выдержали апрельский пик, потому что морально было очень сложно", - признается мой собеседник из числа руководителей больницы. Кто-то решил уйти сам и уволился, не желая работать в таких тяжелых условиях. Некоторые были просто против перепрофилирования, спрашивая: "а что, другие болезни ушли на карантин? Что будем делать с другими болезнями?" Если некоторым больницам понадобилась одна-две недели, то наша успела перепрофилироваться буквально за выходные. Поначалу больных было немного, врачи даже допускали мысль, что больница так пустой и простоит, пока не грянула середина апреля. "В один момент у входа выстроилось около 40 скорых машин, потому что мы единственные в Москве были, у кого места остались. Потом, когда в сеть выложили видео с мобильного телефона о том дне, то многие не верили. Писали, что это скорые на мойку стояли, чтобы их помыли", - усмехается врач приемного отделения.
Несмотря на такое давление, в подобных ситуациях всегда находится место чудесам. На наших глазах вчерашний врач-онколог спас человека и вернул его к жизни. Те, кто остался, успели перестроиться и выстоять. Кто-то ушел в приемное отделение, кого-то направили в реанимацию и так по кругу. Поэтому одним из самых острых вопросов встает проблема врачебной ошибки. Врачи и весь медицинский персонал ежедневно принимают огромное количество решений, которые потом можно оспорить. Это происходит в том числе из-за часто меняющихся рекомендаций по лечению. В результате врачи принимают решения, которые затем противоречат внезапно изменившимся правилам Минздрава. Выходит, что в условиях нечеловеческих физических нагрузок тебе нужно лечить пациентов и думать о потенциальной уголовной ответственности за свои действия. Это тяжелейшее моральное бремя.
Несмотря ни на что, врачи отчасти даже рады такому режиму. В кулуарах больницы я не раз слышал, что сестры и врачи уже не хотят переходить на старый плановый режим. Несмотря на всю дикость ситуации, все привыкли к такому интенсиву. Он позволил проверить себя и свои социальные связи на прочность. Наверное, это обратная сторона стокгольмского синдрома, когда испытав сильное потрясение, постепенно привыкаешь к такому адреналину и даже испытываешь в нем потребность. Определяющим фактором жизни на таком режиме персонал больницы называет сильную сплоченную поддержку друг друга. До пандемии некоторые сотрудники даже не знали друг друга, что вполне нормально для крупных структур. Теперь же все узнают своих сослуживцев в лицо, справляются о семьях, делах, настроении.
Помимо того, что ты работаешь бок-о-бок, ты еще и живешь вместе с коллегами. На время работы предоставляется проживание в гостинице, чтобы исключить риск передачи вируса своим домочадцам. Моя собеседница-медсестра призналась, что не видела своих двоих детей уже 1,5 месяца. Муж - анестезиолог и работает на таком же положении в другой больнице. Дети общаются с мамой лишь посредством мобильного телефона. К слову, телефоны у персонала встречаются редко. Меня предупредили, что все наше оборудование зальют специальным дезинфицирующим раствором, поэтому не все рискуют своими гаджетами.
Вариантом для нас выступила классическая пищевая пленка, которой мы заматывали камеру, оптику и телефоны. Замотав пленкой, что угодно, ты затем сможешь продезинфицировать поверхность и при выходе в зеленую зону эту пленку сорвать и выкинуть. Врачи в красной зоне имеют доступ к своим рабочим местам и выходу в интернет, однако вносить что-либо и выносить можно только при условии полного соблюдения дезинфекционного режима.
Захожу в палату номер 924, куда меня любезно отправляют медсестры. Пойдите, мол, с Маргаритой Петровной поговорите. Она у нас легенда. Месяц в реанимации провела на ИВЛ и выжила. Это действительно чудо. После такого долгого срока пребывания на ИВЛ обычно люди не возвращаются. Но Маргарита Петровна выжила наперекор судьбе.
Она из Татарстана, 57 лет. Вышла на пенсию и, поняв, что дома денег не заработаешь, поехала в Москву на заработки шесть лет назад. Устроилась уборщицей в рабочем общежитии. Начала работать, да так, что выплатила ипотеку своей старшей дочери, помогала младшей и поднимала еще несколько внуков дистанционно. Не болела, говорит, ни разу. А в рабочем общежитии мимо нее проходили сотни человек самых разных национальностей: индусы, вьетнамцы, выходцы из Средней Азии. В один момент почувствовала себя плохо. Два дня подкашливала, а потом вирус свалил с ног. Легкие отказывались функционировать. Привезли по ОМС в больницу и провели срочную трахеостомию. После почти 30 дней силы постепенно возвращались к Маргарите Петровне, уровень кислорода в крови повышался. Но кислородную маску по-прежнему держит возле лица, как и многие другие пациенты. Спрашиваю: питались через зонд? Нет, сама глотала пищу с самого начала госпитализации. Это я уже, глядя на других пациентов реанимации, не раз отмечал: кто сам ест, у того как будто на лице начертано - выживешь. Кому через трубку еда поступает, у тех шанса меньше.
Маргарита Петровна жарко благодарит врачей, которые вдохнули в нее силы бороться за жизнь. Я сам наблюдал, как ласково общаются сестры и всегда с юморком. Всегда подбадривали, ни разу не оставили без внимания, вне зависимости от того, чья смена. Да это и не столь важно, потому что находясь в красной зоне, ты никогда не узнаешь своего лечащего врача. Все лица закрыты масками. Видны только глаза. Вокруг тебя лишь калейдоскоп обезличенных героев, которые буднично делают свою работу. Может и хотел бы поблагодарить кого-то лично, да только некого. Тебя окружает коллективное вымученное добро с усталыми глазами.
Самое большое впечатление на меня произвело не какое-то конкретное событие, а сам полный цикл смерти. Еще в реанимации я стал наблюдать за крупной, пожилой женщиной. Ей было сложно бороться, но она старалась изо всех сил. Заходя в ее палату, я каждый раз отмечал ее состояние, переживал за нее. В один день в реанимации ее не стало. Я понадеялся, что ей стало лучше, возможно, ее перевели наверх, в стационар. Днем была запланирована съемка в морге. Часть нашей работы предполагает аналитику, общение с патологоанатомами, обсуждение причин развития вируса и т.п. На металлическом столе холодным безжизненным телом лежала та самая женщина. Еще вчера она цеплялась за жизнь, а уже сегодня из ее тела вышел всякий дух. Смерть от коронавируса реальна.
К слову о нашей съемочной группе. Мы все работаем бесплатно, и взаимопонимание между врачами и членами группы установилось с самой первой минуты. Все эти дни между нами и работниками больницы происходит настоящий роман: то мы аккуратно следуем по пятам за врачами из палаты в палату, стараясь не мешать, то снимаем их, шумных и веселых, в коридорах зеленой зоны. Шумных и веселых, спросите вы? Как можно быть веселым в столь непростое время? Как на войне - ведь и солдат на фронте находит время для шутки.
Многие побывавшие в горячих точках знают, как часто происходит вымещение стресса и страха смехом сквозь слезы. Для того, чтобы сохранять трезвость ума, надо зачастую уметь смеяться и иронизировать в любой, даже самой острой ситуации.
Остается надеяться, что все наши старания будут достойно восприняты зрителем.
P.S.
Автор и редакция "РГ" благодарят руководство и всех сотрудников Федерального научно-клинического центра на Ореховом бульваре за содействие, выражают искреннее восхищение героическим трудом медиков и желают им как можно скорее победить эпидемию.
Справка
Соломатин Егор Александрович (род. 29 октября 1987 г.) - продюсер художественного и документального кино. Сотрудничал с такими режиссерами, как Эмир Кустурица, Алексей Попогребский, Федор Бондарчук, Илья Найшуллер, Александр Хант. Является многократным обладателем премий Бренд Года "Effie", Red Apple, Golden Drum, Berlin Music Video Festival. Работы в качестве продюсера неоднократно номинировались на премию "Каннские Львы".
Женат, имеет сына. Проживает в Москве.