Rough and Rowdy Ways: Боб Дилан выпустил главный альбом года
Да и сам великий бард будто бы соглашался: после выхода The Tempest в 2012-м он продал кучу необязательных кавер-сборников, получил пресловутую "нобелевку" по литературе, официально утвердился в качестве создателя нынешнего американского художественного языка - и, пожалуй, имел полное право спокойно почивать на лаврах. Тем резонанснее релиз Rough And Rowdy Ways - созданного с нуля безусловного шедевра. Который, конечно, является абсолютно дилановским по сути, но в то же время знакомит нас с Диланом, каким мы его ещё не знали.
Уже дебютный сингл - 17-минутная эпическая (и энциклопедически насыщенная) баллада Murder Most Foul о гибели Джона Кеннеди - намекнул, насколько легендарному сонграйтеру стало плевать на хитовость (в широком смысле) композиций. Полноформатник закрепляет стиль. Местами Боб запросто отбрасывает стандартную куплетно-припевную структуру, порой уходит в звуковую абстракцию, иногда даже жертвует чёткостью ритма, хрипло речитативит, а там, где мелодии всё-таки нужны, придерживается самых простых. Создавая грандиозную аудиокнигу с надлежаще минималистичными, выверенными саундтреками под каждую главу.
Вот, скажем, False Prophet - ёмкую зарисовку о жадности, глупости и нигилизме современного мира - сопровождает монотонный ржавый блюз без лишних красивостей. Спокойный ностальгический диалог пожилого мудреца со смертью в Black Rider обрамлён тихим схематичным фламенко. А ироничный авторский автопортрет с ироничным же названием I Contain Multitudes ("Я вмещаю множества" - ровно так же называется культовая научно-популярная книжка про мириады микробов внутри и вокруг нас) написан поверх еле слышного акустического бренчания.
Музыка здесь, очевидно, задумана и реализована таким образом, чтобы быть не столько музыкой, сколько атмосферой - не отвлекать от содержания, которым 79-летний Роберт Циммерман достигает вершин англоязычной поэзии. С беспрецедентным остроумием переходит от сугубо частного к всеобъемлюще глобальному, от демонстративного саркастического солипсизма к универсальным выводам. И, наконец, от автобиографической конкретики - отражения отдельно взятого гения в зеркале эпохи - к исследованию гигантской совокупности национальных мифов как через явные цитаты, так и через реминисценции.
Он, например, утверждает, что сделан из красных "Кадиллаков", чёрных пистолетов, фатальных ошибок и воспоминаний о пейзажах Среднего Запада, приравнивая свой микрокосмос к американскому макрокосмосу. Вдогонку собирает своеобразную "невесту Франкенштейна" из фильмов Скорсезе, ролей Марлона Брандо, голоса Фрэнка Синатры и - внезапно - танков с огромными пушками, таким образом стирая грань между голливудской поп-культурой и звёздно-полосатым культом насилия. А потом вдруг упоминает в одном ряду со всем перечисленным Гомера, Карла Маркса, Шекспира и доктора Фрейда, превращая композицию My Own Version Of You ещё и в болезненную метафору на тему "плавильного котла".
Звучит сложновато, однако пугаться не стоит: фактологическая дотошность, символизм и многослойность соседствуют с доступностью формулировок, эмоций, настроений. Да, внимательному слушателю пригодится "Википедия", но Дилан всегда умел встроить пёструю мозаику смыслов в лаконичный, чёткий сюжет. Умеет и сейчас. Сидит у джукбокса поздним вечером и меланхолично перечисляет любимые шлягеры шестидесятых. Скорбно салютует покойным военачальникам Гражданской войны и Второй Мировой. Или традиционно передаёт привет романтическим фольклорным антигероям - парадоксально богобоязненным грабителям, убийцам, разбойникам с большой дороги, одиноким всадникам в чёрном.
Посыл, контекст, тон всегда понятны сразу, а уже за ними само собой тянется и раскрывается в деталях остальное - по-прежнему достаточно острая гражданская лирика, фундаментальные размышления о загробной жизни ("Три мили от чистилища, шаг от великого запределья"), изящные каламбуры, едкий юмор... Плюс, разумеется, всё то, благодаря чему кудрявый парень из Дулута прославился не только как легенда масскульта, но и как летописец новейшей истории США. Трудной, запутанной, неоднозначной - то прекрасной, то уродливой - и неизменно захватывающей.
Истории, с которой Боб давно уже заключил взаимовыгодную сделку. С одной стороны, стал её бережным хранителем, певцом и неутомимым систематизатором, выделяя вербальным маркером самое важное и крупное. С другой - заслужил почётные места сразу на нескольких её почётных постаментах, будучи равным Кену Кизи и Мартину Лютеру Кингу, Джексону Поллоку и Курту Воннегуту, Лу Риду и выдающимся политикам. Короче говоря, воздвиг себе и своей стране гигантский нерукотворный памятник - и лишь бы только его теперь не захотели демонтировать буйные борцы с собственным прошлым.