"Сын" - последняя часть трилогии Зеллера, куда входят также "Мать" и "Отец". Эти пьесы пользуются вниманием режиссеров в разных странах. Чаще всего обращаются к "Отцу". На его сюжет снят фильм с Энтони Хопкинсом, номинированный на "Оскар". Под названием "Папа" пьесу поставили в "Современнике".
Бутусов, по собственному признанию, тоже хотел взяться за "Папу". Авторские права оказались выкуплены. На счастье театралов, которые в результате получили возможность увидеть "Сына" - спектакль парадоксальный, пугающий и жизнеутверждающий одновременно, с фирменным бутусовским драйвом и прекрасным ансамблем актеров РАМТа.
В самом сюжете жизнеутверждающего, конечно, мало. И тем, кто хочет хэппи-энда, воплощения светлых идеалов, внятных ответов на проклятые вопросы - ходить на "Сына" не следует.
Главный герой, школьник Николя, заходит в экзистенциальный тупик. Отец ушел к другой женщине, Софии (которая вообще-то знала, с кем знакомится), мать погрузилась в тоску. Все трое взрослых неплохие, в сущности, люди. Но говорят пошлости, ни черта не понимают в душевной организации подростка и вряд ли - в его представлении - желают понимать. Они живут по инерции, а Сын эту инерцию еще не набрал.
Как во все времена, "программа" взрослых довольно скудна. Учись, трудись (а точнее: зарабатывай, как твой отец, не думая о своем призвании), продолжай род (пример издерганной матери и измотанной Софии тоже не вдохновляет). Зачем учиться, зачем становиться скучным взрослым, зачем жить?
История задела бы публику за живое и в сугубо социальной трактовке. Ведь "ружье за шкафом" пылится почти у каждого. Но Юрий Бутусов настаивает на том, что конфликт глубже:
- Отношения этого парня с матерью и отцом очень напоминают проблемы Гамлета. Гамлет, чеховский Иванов, Зилов - интересная цепочка. Мне была важна история не мальчика, а человеческой души. Мы все, независимо от возраста, находимся в сложных взаимоотношениях с родителями. Во всяком случае, я это чувствую так. Говорят, человек становится взрослым, когда родители умирают. Но мне кажется, что мы выясняем с ними отношения до конца своей жизни. Перебираем то, что было, думаем, делаем выбор. Во всяком случае, так происходит со мной. Выбор между папой и мамой - нечто гораздо большее, чем вопрос "с кем я буду жить".
Пространство и время в спектакле условны. Дом - клетка: кухонный стол торчит между серых стен. Простор, перспектива появляется только в воспоминаниях: мягкий свет, два деревца сплелись кронами, "Николя тогда так улыбался". Но и прошлое здесь отравлено предчувствием катастрофы.
Герои носят выбеленные лица-маски и современную деловую одежду, но легко переоблачаются: Отец - в дублет с буфами (из-под которого простецки выглядывают семейные трусы), его жена - в кринолин. София, самая витальная в этом квартете, за время спектакля успевает перемерить кучу нарядов - может быть и строгой, и нарядной, и манящей. Только мамой не может быть. Для Николя, разумеется. Он один не спешит менять костюм - черную "двойку" с подступающим к горлу галстуком. Исключение делает для пиджака безумного канареечного цвета (папа выбирал), и то ненадолго. Мертвенный грим к финалу сохраняют тоже лишь Николя (Евгений Редько) и его alter ego - Человек, который поет (Денис Баландин).
Бутусов, как всегда, умело играет в "Сыне" музыкой, нагнетая энергию в зрительный зал. Композитором спектакля был знаменитый Фаустас Латенас, и "дорожки" между номерами, передающими состояние главного героя (он то Гений Холода, то Керубино…), проложены виртуозно.
Однако главные переживания персонажей - высказанные, недосказанные, непроизносимые - отданы пластике (хореограф Николай Реутов). Больше всяких слов говорит конвульсивный танец Матери - Татьяны Матюховой. Отец - Александр Девятьяров - выглядит в пиджаке так, будто надел его вместе с вешалкой, огибает в воздухе невидимые препятствия, входит в положение, учитывает… Но может перейти и на "вольный стиль". Их синхронные танцы с Николя - чистый восторг. Сцена с водой для бритья, которую неистово разбрызгивает Отец, - чистое отчаяние. Когда Сын попадает в психиатрическую клинику, родители движутся, как с перебитым позвоночником. Горе сгибает их пополам.
Почти все первое действие Сын сидит на стуле спиной к залу и лишь иногда выходит к взрослым. От его прямоты отец натурально лезет на стенку. Мачеху Николя пригвождает к той же стенке своими вопросами. Во втором действии он словно примеряется к этому миру, к месту за общим столом - но оказывается то незамеченным, то ущемленным. В раздумьях Николя переливает молоко из графина в стакан - который, конечно, не может быть у него пуст или полон наполовину, превращает миску с ярко-желтыми хлопьями в чашу весов.
Для 62-летнего (не может быть!) Евгения Редько эта роль - несомненная удача. Актер балансирует между психологизмом и манерами Пьеро, ныряет из трагического образа в карикатурный - воплощая попутно и Доктора. Этот персонаж дан не то глазами ошарашенных родителей, не то через скепсис Сына - и выглядит самым глупым, хотя ужас ситуации понимает лучше всех.
Гамлетовский вопрос здесь не проговаривается напрямую: надо ли, можно ли смириться с тем, что все в мире оказывается лишь "наполовину полным"? Не проговаривается - и не находит ответа. Театр Бутусова, чей лирический герой, как кажется, подросток, - не место для ответов. Но в "Сыне" режиссер как бы уравнивает Николя с Отцом, позволяя им напоследок пуститься в неистовый пляс. Они одной крови. Диалог не окончен.
Юрий Бутусов, театральный режиссер:
- Когда-то Георгий Товстоногов замечательно сказал, что с классикой надо поступать как с современным материалом, а с современным материалом - как с классикой. К современной драматургии надо относиться внимательно. Может, когда она "обрастет" историей постановок, смыслами, то и сама станет классикой. Есть пьесы, которые кажутся замкнутыми на себе, некой самоценной структурой. К этой категории принадлежат и тексты Флориана Зеллера. Интерес нашей профессии - "раздышать" его пьесы, дать им воздух. Зеллер настолько блистательный драматург, что пьесу можно не ставить, а просто в комнате прочесть. Там нет шекспировских философских и лирических отступлений, но эти смыслы есть внутри - при всей скупости формы. Проблема современной драматургии в том, что никто не знает, что с ней желать, она замкнута в форме театральных лабораторий. Драматурги начинают отвечать на этот запрос, режиссеры - начинают забывать, что пьесы могут "работать" не на сто человек в зале, а на тысячу. Для меня театр - это большие пространства…