Андрей Каприн: Многообразие онкозаболеваний по своей локализации, морфологической структуре просто обязывает врачей к междисциплинарному содружеству в лечении этого недуга.
Андрей Дмитриевич, вы становитесь многостаночниками?
Андрей Каприн: Более того, мы обязаны привлекать все больше специалистов из смежных дисциплин. Таких как иммунология, фармакология, радиобиология, генетика. Именно они помогают нам понять и победить сложность и многообразие коварной опухолевой клетки.
Все-таки коварной? Значит, несмотря на то, что рак известен со времен появления человека, все его загадки до сих пор не разгаданы? Или я не права?
Андрей Каприн: Абсолютно правы! Раковая клетка - это такой организм, который хочет жить, несмотря на агрессивное воздействие извне. Выдумывает различные мутации, "маскируется" и приспосабливается к агрессивному лечению.
Вы сказали о мутациях. Ныне это очень модное слово. В наше время, когда мы говорим "мутация", подразумеваем, конечно же, ковид. Вирус мутирует. Но рак же не вирус?
Андрей Каприн: Рак не вирус. Скажем так, это живая клетка, проходящая на протяжении многих веков различные циклы развития в организме "хозяина", который тоже изменяется в зависимости от временных факторов. Тех же самых пандемий и вирусных атак, переходит в другой организм и начинает там новую жизнь.
Вы хотите сказать, что раковая опухоль, скажем, 2023 года будет отличаться от раковой опухоли нынешнего года? Пандемия повлияет на развитие онкозаболеваний? Можем ли мы сказать, что, например, самый распространенный "мужской" рак - рак предстательной железы - образца 2023 года будет отличаться от рака предстательной железы года нынешнего?
Ведь почему я к вам приехала? Появилась информация, что в руководимом вами Национальном медицинском исследовательском центре радиологии начинаются испытания нового противоракового препарата из разряда радионуклидов, предназначенного именно для лечения метастатического рака предстательной железы.
Андрей Каприн: К сожалению, мы не имеем коллекций биологических образцов, которые передали бы нам наши предки - так называемого онкологического биобанка, чтобы мы могли сравнить образцы опухолей, скажем, 30 летней давности и современности. По-моему мнению, одна из наших важнейших задач - создать такую коллекцию. В том числе и современного рака предстательной железы, чтобы уже наши потомки могли сравнить клеточное строение опухолей настоящего и будущего. Такие коллекции будут настоящим национальным достоянием, причем дорогостоящим.
Вы сказали "дорогостоящими". Что, мы будем ими торговать?
Андрей Каприн: Ну, что значит "торговать". Это же научный "клад", бесценный, уникальный материал. Мы будем его использовать для совместных международных исследований, испытаний новых препаратов. Это финансирование научных исследований.
Все-таки еще раз уточню. Вы хотите сказать, что вот те клетки, которые мы получим сейчас от онкопациентов, клетки той же предстательной железы, будут не совсем такими, как были десять лет назад или будут через десять лет?
Андрей Каприн: Вероятность мутаций за эти годы высока, особенно под воздействием различных новых методов лечения: лучевого, хирургического воздействия, химиотерапии, реакций клеток на новые препараты. Они могут быть иными через десять лет на фоне эволюции методов лечения.
Так может опасно предлагать без конца новые методы лечения? Может, если бы они были одни и те же, то и опухоль бы не изменялась? Я задала глупый вопрос?
Андрей Каприн: Логичный. Но мы бы не делали новых методов и не вкладывали средства в исследовательские программы, если бы не видели, что раковые клетки мутируют, появляется большое разнообразие клеточного состава различных опухолей, которые могут быть и радиорезистентными, и лекарственно резистентными. То есть невосприимчивыми к лечебным воздействиям. Но не исключаю, что, может, через несколько десятков лет мы вернемся к прежним препаратам, которые будут снова "в новинку" для раковой клетки.
Вперед - в прошлое?
Андрей Каприн: Именно так! Но для этого нужны исследования.
Самое время поговорить о них...
Андрей Каприн: Смотрите, дело в том, что лекарственная терапия при упоминаемом вами раке предстательной железы достаточно хорошо сейчас выстроена. Все линии ее известны. Но тем не менее высока и вероятность развития резистентности опухолевых клеток к лечению - так называемый гормонорефрактерный (нечувствительный) рак. И, конечно, практически все раки при прогрессировании вызывают метастатическое поражение.
Наиболее частые мишени метастазов: печень, головной мозг, костный скелет, брюшина. Что делать в таких случаях? Для лечения таких отдаленных отсевов опухоли и существует радионуклидная терапия. Это борьба с метастатическим поражением опухоли, резистентной к лечению иными способами.
В чем суть этого лечения?
Андрей Каприн: Вся суть в том, что радиация губительна для клетки...
Но ведь радиация губительна не только для клетки, но и для самого человека. Потому здесь очень важно соблюсти точность, чтобы не задеть здоровые клетки и уничтожать только те, которые смертельно опасны. Смертельно опасны - не преувеличение?
Андрей Каприн: Конечно, нет. Мы сегодня вооружены современными методами радионуклидной диагностики, один из которых - так называемая ПЭТ-диагностика. Позитронно-эмиссионная томография позволяет нам видеть "светящиеся" опухолевые клетки под воздействием специфического радионуклида, который в них - раковых клетках - оседает.
Это настоящее. А будущее - за изобретением носителей губительного для клетки радионуклида, который одновременно с радионуклидом диагностическим будет доставляться в опухолевые клетки. Это называется тераностика. Это новое направление в медицине, когда мы одномоментно одним радиофармпрепаратом диагностируем и тут же "лечим", то есть уничтожаем другим радиофармпрепаратом опухолевые клетки. Поэтому наша задача - изобретение четких носителей, способных точно доставить радионуклид в опухолевую ткань.
На какой стадии эти разработки?
Андрей Каприн: Должен сказать, что впервые за долгое время наш центр получил финансирование в рамках государственного задания именно по направлению разработки передовых радионуклидов для страны. Весной этого года мы уже начали проводить пробные процедуры лечения пациентов. Мы ведем эту работу по поручению и при поддержке Минздрава России.
То есть мы сегодня можем говорить о том, что хотя бы в вашем центре в скором времени начнется применение этих новых препаратов для лечения того же рака предстательной железы?
Андрей Каприн: Не только в нашем. Но во всех центрах, где будут открыты ядерные аптеки. По поручению министра здравоохранения пересмотрен приказ Минздрава России, который теперь дает нам возможность на базе крупных медицинских центров самостоятельно синтезировать радиофармпрепараты для больных.
Это делается в условиях так называемой ядерной аптеки. Это, конечно же, не учреждение, куда приходит пациент с рецептом и получает лекарство. Это особое учреждение со специальным, очень сложным оборудованием, технологиями, грамотными, хорошо подготовленными кадрами. В таких аптеках работают радиохимики, радиофизики, дозиметристы, радиологи, радиотерапевты. Такие аптеки создаются на базе крупных онкоцентров, обладающих соответствующей инфраструктурой и кадровым составом.
В вашем центре такая аптека будет априори. Но все-таки спрошу: где возьмете нужных специалистов, кто их готовит? Это же не просто фармацевты?
Андрей Каприн: Конечно, не просто! Это целая междисциплинарная команда, специалисты которой воспитаны медиками, радиохимиками, физиками в высших учебных заведениях по профилю. Именно такая команда работает над созданием новейших радиофармпрепаратов.
Я вам расскажу еще больше. НМИЦ радиологии вместе с ГК "Росатом" разработал уникальное устройство - медицинский генератор радионуклидов, который за счет своей технологии и компактности позволяет синтезировать, а значит - доставить радионуклид в любой уголок страны. Он работает шесть месяцев, "отдавая" лечебный препарат, в том числе в отдаленном регионе, где живет ваша любимая героиня "тетя Маша из подъезда".
И, значит, тете Маше он тоже подойдет? Потому что лечит не только метастазы предстательной железы, но и что-то другое?
Андрей Каприн: В "колбе", которую вы видите на фото, пять препаратов, которые могут использоваться при лечении не только костных метастазов рака предстательной железы. Речь сейчас идет в первую очередь о технологии синтеза разных радиофармпрепаратов.
Радионуклидные препараты - это завтрашний день? Или уже сегодняшний?
Андрей Каприн: Отчасти позавчерашний. Российский йод-125 мы применяем давным-давно для брахитерапии рака предстательной железы. Кстати, за это коллектив нашего центра получил премию правительства в области науки и техники в 2017 году. Йод-131 применял еще Анатолий Федорович Цыб для лечения рака щитовидной железы. Сегодня нам требуется развитие технологий синтеза новых препаратов для уничтожения опухолей и метастазов других локализаций. Для этого и существуют междисциплинарные творческие коллективы, одним из которых мне доверена честь руководить.
Эти препараты - российское ноу-хау? Или это то, что есть во всем мире? Спрашиваю не потому, что хочется, чтобы мы были впереди планеты всей, а чтобы понимать: может, некоторым нашим пациентам вместо того, чтобы стремиться за помощью куда-то за рубеж, лучше остаться на родине?
Андрей Каприн: У этого вопроса есть и светлые, и темные стороны. Что касается светлых. Россия - ядерная держава. И все эти препараты мы можем и должны делать сами. К сожалению, до недавнего времени, где-то с 1990-х годов, мы продавали сырье за рубеж, которое потом возвращалось к нам в виде готовых препаратов. Но пример финансирования исследований нашего центра в рамках госзадания показывает: мы можем разрабатывать новые препараты и их комбинированные соединения не только для того, чтобы повторить те РФП, которые делаются за рубежом, но и создать свои - интересные, наукоемкие и коммерчески выгодные для нашей страны радионуклиды. Более того, в некоторых странах мира подсчитано, что развитие радионуклидных препаратов и их соединений ведет за собой миллиардную прибыль для экономики страны. И здесь мы должны идти в ногу со временем, потому что многие препараты, которые сейчас синтезируются за рубежом, еще не прошли лицензирование. И чем быстрее мы сейчас в России пройдем эту процедуру, тем лучше. В этом опять же очень помогает министерство здравоохранения, которое значительно упростило процедуру лицензирования российских радиофармпрепаратов.
И напоследок. Мы привыкли к тому, что, по данным статистики, впереди онкологических заболеваний, в том числе по летальным исходам, только сердечно-сосудистые. Потому-то так важно, что есть какие-то подвижки в их диагностике и, самое главное, в лечении. На ваш взгляд, внедрение новых препаратов, о которых сегодня говорим, повлияет на статистику в лучшую сторону? Или у этого вопроса нет ответа?
Андрей Каприн: Почему же? Ответ есть. Дело в том, что само развитие и создание новых лекарственных препаратов в стране - величайший стимул для исследователей и молодежи, привлечение в специальность. Скажу банальность, но кадры, как всегда, решают все. Если мы будем иметь синтезированные в России радиофармпрепараты, мы можем самостоятельно корректировать их дозировки в зависимости от клинического случая, комбинировать их с другими лекарственными средствами и видами лечения. Например, пациент получает лучевую терапию. И мы, как НМИЦ, для улучшения технологии можем добавить к ней применение радионуклида и пересчитать дистанционную лучевую дозу для улучшения терапевтического эффекта. Это огромный маневр, который дает возможность комбинировать и изобретать новые технологии в более эффективном лечении рака. И поэтому убежден, что на статистику это повлияет положительно.