Теодор Курентзис представил в "Зарядье" программу музыки Форе и Сибелиуса

Программу сочинений европейской музыки, созданных на рубеже XIX-XX веков, Теодор Курентзис и его коллективы musicAeterna исполнили в тонко продуманной драматургии. В качестве вступления традиционная испанская Павана Габриеля Форе (1887), сюита Яна Сибелиуса к знаковой для того времени символистской драме Метерлинка "Пеллеас и Мелизанда" (1905), в финале - Реквием Форе (1887-1900).

Вся эта музыка относится к культурной парадигме fin de sicle с ее меланхолией, ощущением "заката" и обостренным переживанием красоты (панэстетизм), отступающей перед надвигающимися в ту эпоху переменами с неясными перспективами. И это состояние меланхолии, тоски по безвозвратно ускользающей красоте отражено и в музыке Сибелиуса, и в сочинениях Форе, причем не только в Паване, где, словно мираж, всплывает образ старой культуры, но и в Реквиеме - с его григорианскими хоралами и нежными, "субтильными" гармониями. Но это было и время тотального влияния на культуру идей искусства будущего - вагнеровского синтетизма, сливающего с музыкой другие виды искусства. И Теодор Курентзис в Реквиеме решил представить видео-арт, созданный специально для этого проекта британским художником и арт-фотографом Мэтом Коллишоу. В программе также участвовали хор мальчиков Хорового училища имени А.В. Свешникова и солисты - сопрано Фани Антонелу (Греция) и британский баритон Томас Моул.

В первом отделении звучала Павана, одна из популярнейших партитур Форе - чарующий оммаж звезде парижских салонов эпохи fin de sicle графине Элизабет де Греффюль, выведенной Прустом в романе "В поисках утраченного времени" (Герцогиня Германтская). Литературный текст к партитуре написал кузен графини граф Роберт де Монтескью (герой романов Пруста и Гюисманса) - диалог мужских и женских голосов с куртуазной "двойной игрой": Они любят друг друга! Они ненавидят друг друга! Павана прозвучала у Курентзиса пронзительно меланхолично, нежно, с выразительными текучими рельефами струнных и хора, динамика которого словно отражала приближающееся и удаляющееся движение невидимых исполнителей паваны, под завораживающую мелодию флейты участвовавших в далекой и вечной "игре любви и случая".

В сюите Сибелиуса "Пеллеас и Мелизанда" оркестр звучал лаконично и сурово, с той мрачной экспрессией трагедии, в которой мистический рок ведет героев к неотвратимой гибели. Медленное, тяжелое, словно свинцом налитое движение оркестра раскручивалось пружиной на крещендо, накатывало штормовыми волнами с литаврами, а меланхоличное соло английского рожка предвещало трагедию. Въедливое тремоло "прялки" Мелизанды и зловещая, в духе "пляски смерти" энергия Музыкального антракта прозвучали у Курентзиса с темной инфернальной краской. А смерть Мелизанды, с ее тоскливой и прекрасной мелодией поверх траурного звучания оркестра, развернулась в мучительную и эмоциональную картину, оборвавшуюся в пронзительно тихой, бесплотной звучности.

Во втором отделении исполнялся Реквием Форе. И в этом проекте Курентзис словно пошел наперекор композитору, как известно, сознательно уклонившемуся от изображения мучительных потусторонних картин, открывающихся душе умершего. Его Реквием пронизан мистической интуицией, верой в покой вечности, в гармонию потустороннего мира. Вдохновением для него была мистика вагнеровского "Парсифаля".

Но Курентзису этой энергии "просветленного" Реквиема, где отсутствует Dies Irae (День гнева), показалось недостаточно, и к проекту он подключил Мэта Коллишоу. Художник дополнил лирическую и нежную звуковую среду партитуры, в которой "ангелами" звучат детские голоса и молитва Pie Jesu (Милостивый Иисус) в завораживающем исполнении Фани Антонелу, скорбная Libera Me (Избавь меня) с трепетно взволнованным голосом Томаса Моула и сладкое григорианское пение хора, торжественный покой в строгом, уравновешенном звучании оркестра - психологически безжалостным триллером с изображением клинически натуралистичных сцен умирания пожилых людей.

В сочинениях Форе и Сибелиуса отразилось состояние меланхолии и тоски по безвозвратно ускользающему идеалу

И цепь этих физиологических смертей стариков, лежащих в кроватях в окружении своих близких в комнатах мистического дома, уходящего в облака, не выглядела здесь ни притчей, ни отражением философии смерти. И хотя каждый сюжет смерти сопровождался величественным безмолвным пейзажем с реками и горами, а после символической сцены, где стервятники терзали трупы, собранные на крыше дома (освобождали души от плоти), открылась красота живой материи - Земли, океана, космоса, это мрачное и прямолинейное зрелище ни на мгновение не вошло в живой диалог с Реквиемом.