В первый день 2022 года опубликован Указ Президента России о награждении медработников и врачей за вклад в борьбу с коронавирусной инфекцией и самоотверженность при исполнении профессионального долга. Два года эти героические люди - на передовой, о них не раз писала "Родина". Подборку ко Дню защитника Отечества редакция посвящает воинам в белых халатах.
- Отвечайте только "да" и "нет".
Отвечаю.
- Поднимите голову.
Поднимаю.
COVID - раз. COVID - два. Мазки взяты.
В палате изоляционного блока шесть коек. Здесь я буду 24 часа - до результатов анализа.
"Ближний" и "Дальний"
На дальней койке человек с сильным кашлем. "Дальний".
На ближней - бесшумный. "Ближний". Укрыт с головой. К нему направляются санитар и нянечка. Готовятся кормить. Начинают с того, что приподнимают на кровати, подпирают подушкой, кормят с ложечки.
- Кушаем? - говорит нянечка.
- А?
- Миленький, - повторяет нянечка, - кушаем?
- А?
- Ему 96, - говорит мне "Дальний".
- Кефирчика? - настаивает нянечка.
- А?
"Господи, - думаю я, - утопи меня раньше "А?".
- У него пять орденов, - говорит мне "Дальний".
И между кашлем и кашлем: "Он сталинградец. Лечится здесь каждый год. Как и я. Откуда у нас COVID?"
- А сколько вам лет? - спрашиваю я.
- 94, - отвечает "Дальний".
И снова - между кашлем и кашлем: "Мой старший брат погиб в 44-м. Я воевал до конца. Отомстил за брата. И за всех. Да".
Солдаты и врачи
То, что "Госпиталь для ветеранов войн № 2" ни в чем, кроме широкой популярности, не уступает лучшим медицинским комплексам Москвы, я уже знал. Но популярность всегда короче правды. А правда там, где лечат лучше.
Об этом и речь.
Мой лечащий врач-кардиолог Ибрагимова. "Я очень рад, что лечился у Айши Руфатовны", - сказал мне мой афганский куратор, покидая госпиталь в день моего поступления. Николай Смирнов - руководитель фрязинского отделения Всероссийской общественной организации "Боевое братство". В афганской бойне он был тяжело контужен (потеря глаза, другие увечья). Врачи госпиталя постоянно пролечивают его. А он, в свою очередь, помогает афганским ветеранам лечиться в ставшем для него и многих из них родном госпитале.
Кардиолог Айша Руфатовна приветлива, открыта. В ее годы я еще, наверное, учился в школе. Она уже лечит людей. Как и многие ее одногодки, в госпитале она поддерживает силы тех, кто на полвека, а то и больше, старше ее. (Гериатрическая медицина - серьезная составляющая деятельности госпиталя).
В известном смысле, размышляю я под капельницей, медицинский персонал госпиталя представляет собой поколение, спасенное в годы войны теми, кого они спасают теперь от давних ран. Размышляю дальше: тугие узлы истории не ослабевают веками. Ни одна война не заканчивается с последним выстрелом.
Это хорошо знают солдаты и врачи.
Знаю и я, побывавший (и получивший свое) в качестве журналиста на многих региональных войнах в Африке, Южной Америке, в Афганистане и в совсем уж забытых миром дерущихся южноазиатских помойках.
Отделением, в которое я попал, руководит Сергей Николаевич Иванов. Врач-кардиолог высшей категории, доцент, кандидат медицинских наук. Первый, кто принял в госпитале первого больного первой волны коронавирусной инфекции.
Иванов четок в словах и в действиях. Обходы без суеты. Спокойный анализ состояния больного. Толковый разбор медицинских и административных ситуаций. Два-три дня, и понимаешь: ты в хороших руках.
Иванов отец троих детей - двух мальчиков и девочки. У детей разные характеры - вероятно. Разные темпераменты - пожалуй. Но у них единое хорошо осмысленное пристрастие, а именно - медицина. Их мать, как и их отец, заведует отделением госпиталя - гериатрическим. Дети - студенты-медики. Полная медицинская семья, без единой оговорки.
Кроме общей. Во многих профессиях, как это ни прискорбно, между понятиями "специалист" и "хороший специалист" особой разницы нет. В медицине подобная разница критически важна. Этим в высшей степени и озабочен Сергей Николаевич. "Состояние медицинской науки и образования, - говорит он, - очень болезненный для меня вопрос... Вместе со снижением образования будет неизбежно снижаться и уровень практической медицины".
И делится гипотетическими опасениями: "Если дело пойдет так и дальше, я буду бояться лечиться у своих детей". Обмолвка светская. Проблема - остро государственная.
Возвращаюсь в палату. Возвращаюсь к разговору. Думаю: потеря профессионального мастерства опаснее стихии или диктатуры. Могильщик, разучившийся копать могилы и роняющий в них гроб, - зримый предвестник краха любого государства.
На пятые сутки лечения в отделении С.Н. Иванова записываю в блокнот: кардиологическое отделение госпиталя работает, как сердце здорового человека.
Точка.
Боль и надежда
- Где, вы сказали, ваш отец воевал? - переспрашиваю постовую сестру Галину Гуленкову.
- В Корее.
- А я думал, что ослышался.
- Нет, воевал в Корее, был зенитчиком.
- А что-то потом рассказывал?
- Я мало что помню. Но помню, что их долго везли, потом долго держали на границе. Всех переодевали в китайскую военную форму, а потом на войну.
- Так.
- Да. И он получил там даже награду. Хотите, я принесу вам его медальку? Посмотрите. Но там не по-нашему...
Кем только мы не награждены.
Часто хожу по госпитальному парку. Не запрещено. ("Ходите размеренно", - Айша Руфатовна. Фосфоресцирующая белизна ее халата не допускает непослушания).
Узкие аллеи лучами сходятся к высокой торжественной стеле. На ее вершине - масштабное Распятие. Две надписи: "Медикам, павшим за Родину" и "Увенчи, Господи, Славою за Тя и Отечество пострадавшия".
На первой надписи - блики золота. На второй - неба.
Я сижу на близкой к стеле скамье. Зеленые кипарисы стоят по стойке смирно. Мимо катают колясочников. Одних - родственники, других - санитары. В третий раз мимо меня проходит старик в спортивных штанах и стертом в локтях военном кителе. Вместо левой ноги - протез. Но упорно ходит без палочки. Опирается только на протез и на собственное сердце.
Холтер, эхокардиография, МРТ, гравитационная хирургия, аудиометрия, лазеротерапия, автокераторефрактометр...
Какими бы высокотехнологичными и современными ни были госпитали или больницы, над ними всегда будут вращаться три незримые трапеции: боль, смерть и надежда. Дело за малым: работать так, чтобы боль была терпимее, смерть достойной, а надежда - неослабевающей. Да. Именно это и нужно людям. Ведь последнее, что нам остается, - это мы сами.
С таким пониманием врачебной сути, ее масштабности, я и связываю простые слова: "где лечат лучше".
Тучи и "солнышко"
Я, конечно, далек от медицинской профессии. Но был и остаюсь близок с многими из тех, кто являли собой ее сущность. Я лично знал и общался, до его трагической гибели, со Святославом Федоровым. Знал космического доктора Олега Газенко, ценил общение с Ренатом Акчуриным (публиковал диалоги с ним в "Литературной газете"). Я дорожу своими нынешними товарищескими отношениями с замечательными "боткинцами", прекрасными специалистами своего многотрудного дела Дмитрием Макеевым, Ларисой Золотаревой, Дмитрием Вакатовым, Вахтангом Аношиным, Ириной Тихоновой. Я пытаюсь образно сформулировать то, что знают они и должны бы знать все, кто причастен к лечению человека.
А именно: хирург, оперирующий чей-то мозг, оперирует чей-то мир.
Теперь, в палате госпиталя, я приобщаюсь к новому сообществу спасителей, помощников, врачевателей своей и вашей жизни...
Впечатление: молоденькие медсестры рождаются с "безболезненными" иглами в руках. Если мне скажут: нехитрое это дело - без боли и точно попасть в вену, я спрошу: откуда у 80 процентов пациентов большинства больниц на руках фиолетово-кровавые разводы? Откуда, переспрошу я, и буду ждать ответа.
День-два, и я уже знаю почти всех постовых и палатных медсестер. Интенсивность лечения нарастает. Еще через неделю знаю их имена и фамилии: Анастасия Спирина, Ольга Шибанова, Елизавета Мозина, Марина Вавилова, Юлия Бубнова. Слышу разговоры медсестер и пациентов. Слышу обращение сестер к ним: "зайчик", "солнышко", "дружок". Лица пациентов светлеют.
Пациентам по 70-80 лет.
Вот и в процедурной светлеет. Черные, лохматые, как саперные афганские собаки, тучи за окном расходятся. Подлинную силу нежных слов знают влюбленные и больные.
Но чтобы и тучи?
Возвращаюсь в палату. Подсчитываю - ровно семь дней не слышал ни одного матерного слова. Ни разу - хоть и общаюсь не только с врачами. С пациентами - постоянно.
А сам? Рискую подзабыть кое-что и сам.
Ни матерщины, ни скандалов. Ни в коридорах, ни в палатах. Как так? Узнаю: в госпитале постоянно на всех уровнях медицинского персонала проводятся специальные обучения бесконфликтному общению с пациентами, посетителями и в собственной среде.
Привыкаю к экзотике: рядом с медицинским постом - телефон МГТС. Пользуйтесь - не у всех на мобильных деньги. Рядом с телефоном - томики Чехова и Лермонтова. А на второй день - Паустовского и Есенина. И томограф на подковке поста - измеряй давление при любом позыве. Чувствуй себя как дома. Дальше кинозал, аптека, зеленый уголок, музей госпиталя, спортивный комплекс, церквушка с постоянно горящим золотым фитильком. Все, что человеку надо.
- Одно хреново, - говорит сосед по столику в госпитальном кафе. - Хреново реально...
- А что?
- Негде покурить.
- А в парке, - говорю я, давно не курящий.
- По всей территории, - отвечает он. - Поймают - долечиваться будешь дома. Как тебе такое?
Передовые и коридоры
Тех, кого когда-то не свели лично передовая, фронт, война, сводят сегодня палаты и коридоры госпиталя. Общаясь, ветераны знакомятся друг с другом, вспоминают общее прошлое, удивляются, как быстро прошли десятилетия.
Ж и з н ь...
Врач Ольга Александровна Трифонова лечит Владимира Ивановича Акимова. В годы войны Акимов был пехотинцем, пулеметчиком, разведчиком. Прошлое напоминает ему о трех тяжелых ранениях. Иногда напоминает остро. Иногда - жгуче. Но память хранит не только боль. И не только войну. Хранит и те годы, когда он, калужский семиклассник Володя Акимов, усваивал уроки любимого учителя. А учителем был Константин Эдуардович Циолковский. После смерти великого человека школу так и назвали - имени Циолковского.
Из нее Володя и шагнул в огонь передовой.
Врач Ольга Вячеславовна Молчанова постоянно лечит Марию Александровну Горбунову. Бывшей защитнице Москвы 100 лет. В первые месяцы войны вместе со своими одноклассницами Маша прошла специальные курсы и вскоре умела по звуку различать в темноте типы фашистских самолетов и сообщать об их подходе к столице зенитчикам. Один из подбитых "фашистов" рухнул однажды рядом с местом их укрытия. Рухнул и взорвался. Машу спасло Провидение. Но темные волосы девушки на всю жизнь стали белым снегом.
Мы - пациенты одного госпиталя, но разного времени. Емкость времени сравнить не с чем.
Постоянный пациент Сергея Николаевича Иванова - генерал-майор Иван Андреевич Слухай. В 17 лет он вступил в народное ополчение, затем - военное пехотное училище. Ускоренный курс - Сталинградский фронт. Командир роты, командир батальона полка в 73-й гвардейской дивизии. Войну закончил в 21 год! Закончил с тяжелыми ранениями и пятью боевыми орденами. В последующие годы занимал ряд военных постов. В феврале 1986 года был избран председателем Московского комитета ветеранов войны. Бывший фронтовик - почетный гражданин города Москвы.
Первым делом генерал сменил наскальную клинопись на двери своего нового кабинета: "Прием посетителей по личным вопросам с... до...". Клинопись, которая до сих пор, подобно затвердевшему плевку, пребывает на миллионах начальственных дверей по всей России.
"Работа с людьми, - сказал в те дни генерал, - по их личным вопросам и есть самое главное в моей жизни". Сказал и за четверть века ни разу словам своим не изменил.
В коридорах и палатах госпиталя живет, звучит и движется на раненых когда-то ногах, на колясках, каталках, протезах история страны. Ничуть не менее важная, чем та, что марширует и гремит на Красной площади в День Победы. В праздничном салюте обе истории смыкаются в одну.
Мы и пациенты - кровники
Главный врач госпиталя Вера Ростиславовна Шастина:
Первых пациентов с коронавирусной инфекцией мы приняли 27 апреля 2020 года. Перепрофилирование госпиталя проводилось по решению департамента здравоохранения Москвы. Поступали очень тяжелые пациенты. Были, конечно, потери. Хотя боролись за каждого. Мы выписывали пациентов 95-99 лет, у которых тесты при выписке отрицательные и самочувствие вполне удовлетворительное.
Безвозмездно сдают кровь все - врачи, медицинские сестры, младший медицинский персонал, работники охраны, бухгалтерии. В году у нас - несколько Дней донора. В госпитале - больше тысячи работников. Мы с нашими пациентами кровники.
Пациент не может быть простым, особенно у нас в госпитале. Это умножает на десять все особенности нашей работы. Терпение, возведенное в квадрат, куб и какую угодно степень.
Из парка лучше всего видна громада основного госпитального корпуса. Сотни окон. За каждым окном... За каждым окном... За каждым...
Никто не знает о тысячах и миллионах людей, терпящих свою боль, и необязательно на войне. Не только на ее полях, но и в госпитальных палатах, но и в обычной жизни. Лишь немногие борются, страдают и гибнут на виду у всех. Большинство преодолевают боль и испытания незаметно. Один на один. В больничной палате, в тесноте подводной лодки, в кабине горящего самолета, в ночном мраке над пропастью.
Эта невидимая миру борьба, это непрерывное миллионнократное преодоление боли и преград, стремление выжить и устоять есть суть того, что от века в век укрепляет и сберегает человеческий род. Это та невидимая прочность, которая длит жизнь и проясняет ее временный смысл. Сила, которая защищает человека в самые трудные дни и годы.
Так было и в госпитале.
С этим, наверное, и следует жить.