С раннего утра меня, несколькими днями ранее получившего должность старшего научного сотрудника, и начальника отдела, в котором я работал, по служебным делам вызвали в Министерство энергетики и электрификации СССР. Там мы и услышали эту скорбную весть, в тот момент воспринятую - не буду лукавить - не как печальную, а как давно ожидаемую. Брежнев воспринимался столичной интеллигенцией не как государственный деятель большого масштаба, а исключительно как очень больной человек и герой анекдотов. Лица министерских чиновников были непроницаемы. "Не видно скорби на лицах трудящихся!" - прошептал мне на ухо начальник отдела. Я промолчал. И неожиданно вспомнил Анну Ахматову:

"Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит.

Крапиве, чертополоху

Украсить ее предстоит.

И только могильщики лихо

Работают, дело не ждет.

И тихо, так, Господи, тихо,

Что слышно, как время идет".

У меня неожиданно возникло отчетливое понимание того, что на моих глазах История перелистнула какую-то очень важную страницу - и всем нам предстоит жизнь с чистого листа. Несколько дней спустя мы с женой были в ЦДЛ. На лицах писателей блуждали нескрываемые улыбки: все пребывали в радостном ожидании грядущих перемен и нисколько не сожалели о том, что "дорогой Леонид Ильич" отошел в мир иной. Какой контраст с бесстрастной реакцией министерских чиновников! В этот же день в кулуарах ЦДЛ от одного очень мудрого человека я услышал парадоксальную фразу, ничего общего не имевшую с умонастроениями творческой интеллигенции той поры: "Мы еще ни один раз с тоской будем вспоминать время Брежнева". Если бы мне тогда сказали, что пройдет время - и Леонид Ильич Брежнев станет героем моих исторических исследований, я бы очень сильно удивился.