Более полувека Михаил Жванецкий выступал на сцене с миниатюрами и монологами, словно в зеркале отражая общество и время. Для многих он был в буквальном смысле "дежурным по стране" (так называлась ежемесячная программа, которую Жванецкий вел восемнадцать лет), остро и точно реагируя на происходящее вокруг, позволяя слушателям вместе с ним с иронией, а иногда и легкой грустью, взглянуть на текущие события. Его фразами разговаривают люди разных поколений и даже те, кто не был его поклонником. Да вот хотя бы эта: "Нормально, Григорий? Отлично, Константин!". Или вот еще: "В историю трудно войти, но легко вляпаться". И таких - множество. А сколько еще уйдет в народ после выхода новой книги - можно только догадываться. "Чем хороши его произведения? На этот вопрос прекрасно отвечает название новой книги - "Тексты к размышлениям". Каждый воспринимает эти строчки по-своему и додумывает их смысл сам", - считает супруга Михаила Жванецкого Наталья.
Сегодня его тонких и злободневных строк нам всем очень не хватает. Место Жванецкого в современной русской литературе никем не занято.
Отрывки из новой книги прозвучали в библиотеке-читальне им. И.С. Тургенева в исполнении актрисы Нонны Гришаевой и литературного секретаря Михаила Жванецкого Олега Сташкевича, а теплые слова сказали друзья - Михаил Швыдкой, Юрий Норштейн, Юрий Рост, Кира Прошутинская и многие другие. И практически каждый отметил, как точно и правильно, что книгу презентуют не на театральных подмостках, где мы привыкли видеть автора, а в библиотеке, потому что Жванецкий в первую очередь писатель, хотя сам он этого стеснялся. "Прозаик, поэт или сатирик? Для меня - поэт, - делится своими впечатлениями о творчестве Жванецкого Юрий Норштейн. - Его прозу можно сравнить с японской поэзией, из нее легко сделать хокку. Он потрясающе умел соединить несколько слов, которые тут же начинали искриться".
Презентацию дополнили открытием небольшой - 18 работ Юрия Роста - постоянной экспозиции в библиотеке, где представили фотопортреты известных писателей, поэтов, драматургов XX столетия. Среди них Даниил Гранин, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Андрей Битов, Валентин Катаев, Евгений Евтушенко, Владимир Высоцкий, Белла Ахмадулина, Дмитрий Лихачев, Алексей Лосев, Виктор Шкловский и, конечно, Михаил Жванецкий. Такая вот альтернатива писателям-классикам века восемнадцатого и девятнадцатого в школьных кабинетах. Чтобы читатели знали и помнили, а, может, и открывали для себя писателей-современников. Такую портретную галерею обещают создать во всех столичных читальнях, а, возможно, и отправить эти выразительные фотоснимки на гастроли в другие города.
Михаил Швыдкой, доктор искусствоведения:
- Для Миши важно, что мы помним и чтим его как писателя. Это постоянно его мучило и волновало. Хотя слава его выше, чем любая писательская слава: выдержать такую публичность и при этом владеть безупречно литературным слогом - почти невозможно, начинается искривление литературной ткани. Много лет назад наши дружеские отношения начались с фразы, которую я написал в одной из своих статей и которая сегодня очень важна: "Жванецкий пишет об исчезнувшей Одессе, как Бунин писал об исчезнувшей России". Миша умел писать о том, чего уже нет, чего уже никогда не будет, а может и когда-нибудь будет, потому что он об этом написал и это останется навсегда.
Юрий Рост, фотограф, журналист:
- Миша очень хотел быть знаменитым и был им. Больше всего он уважал себя и собственное мнение, хотя в нем был категорически не уверен. Но сравнить его едва ли с кем-то можно, он несравненный. Каждое время награждалось одним, максимум двумя, писателями, которых можно назвать ироническими, критическими, но никак не юмористами. Были Аверченко, Бухов, Ильф и Петров. А у нас был Жванецкий. Были тяжелые времена, но раз человек смеялся, значит какая-то перспектива была. Сейчас таких людей нет.
Жванецкий всюду называл себя "автор" и это было грандиозной неточностью. Однажды он очень обиделся на Андрея Битова, когда тот назвал его "жанром". А с моей точки зрения он и вправду был больше, чем писатель: писатель занимает в жанре какое-то место - одну двадцатую, тридцатую или тысячную, а Миша был стопроцентный, поэтому был жанр. Но его это смущало.