Пока она в храме Христа Спасителя и пробудет там до дня памяти преподобного Сергия Радонежского, образ которого и вдохновил Андрея Рублева на написание иконы.

Спасибо президенту за такое решение - это возвращение восвояси.

В 20 веке мы встречались с "Троицей" в Третьяковской галерее, в фильме Тарковского, в эссе Померанца. Но вообще она писалась для нашей встречи с ней в церкви.

У церкви - первые "авторские" права на икону. Потому что не было бы веры, подвижнической жизни Сергия Радонежского и основанного им монастыря, не было бы монашеской жизни иконописца Рублева - не было бы и этой великой иконы.

Возвращение "Троицы" особенно актуально сегодня, когда сакральные смыслы, как писал в "РГ" директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, выходят на первый план.

Прийти и полюбоваться "Троицей" в Третьяковке (а верующим украдкой перекреститься) тоже важно, но желание часто безмятежных эстетических удовольствий это не то, за что сейчас надо стоять горой. Пренебрегая духовной жаждой людей, их упованием и молитвой. Неиссякающая очередь к храму Христа Спасителя, чтобы поклониться рублевской "Троице" - безоговорочное свидетельство этой жажды. Эстетика, кто же поспорит с Бродским, может, и важнее этики (особенно если этика утилитарно нравоучительна и адресована другим), но она точно не важнее смысла жизни, духа человеческого. И Духа Божия.

История возвращения "Троицы" - это и история изживания страшных опытов 20 века по целенаправленному поруганию святынь и преследования - до смерти - верующих людей. Мы не так далеко отошли от этого опыта, чтобы не чувствовать себя перед церковью виноватыми и обязанными им не только к покаянию, но и к искуплению.

Священник Владимир Вигилянский (писатель, интеллектуал) на днях сказал, что иконы в музеях в тюрьме. Может быть, слишком сильно, но в общем, похоже на правду. Не всегда, но часто икона в музее принципиально не икона. И собственно иконная суть ее последовательно игнорируется и попирается. Скорее всего не по злому умыслу - по инерции (наследие атеистических времен не так быстро изживается, и иконный образ вам может быть представлен и в привычной интерпретации изобличения церкви) и по небольшой грамотности.

Собственно религиозному предмету обычно фанатично преданные своему делу и глубоко образованные во всем остальном музейщики, как правило, не сильно ученые.

Однажды я слышала, как в Муромском музее экскурсовод смело притягивала внимание посетителей к зайчику на иконе святых Петра и Февронии, принимала его за кролика и отсылала … к журналу "Плейбой".

И, конечно, в такие моменты хочется изъятия иконы (даже как артефакта) из неподобающего контекста ее употребления.

Если правда, что давно почитаемая Торопецкая икона Божией матери, из-за которой шел острый спор между музеем и церковью, была засунута в Русском музее под лестницу, то это тоже пример очень неподобающего обращения с религиозным предметом.

Но при этом нельзя забывать о том, что вообще-то музей для иконы тоже вполне подобающее место. Во многих монастырях сегодня, как раньше, есть "древлехранилища", там собираются и выставляются иконы, документы, церковные предметы. И музей - без экскурсий со ссылками на "Плейбой" и засовыванием образов под черные лестницы - конечно, одно из нормальных мест для жизни иконы. Ей нужна серьезная культурная забота - изучение, сохранение, ценение - и церкви, и государства, и музейного сообщества.

Рублевская же "Троица", в веках многократно записанная сверху новыми изображениями, и открылась нам благодаря в первую очередь культурным усилиям реставраторов. Когда отношения по поводу иконы особенно искрили, мои московские православные подруги ходили на могилу Игоря Грабаря на Новодевичье. Чтобы поклониться ему. Ведь без его научных искусствоведческих усилий мы могли бы с рублевской Троицей и не встретиться.

Открытие древнерусской иконы, как мировой изобразительной и духовной вершины, считается отчасти заслугой старообрядцев, отчасти дореволюционных меценатов и коллекционеров вроде Сергея Щукина, искусствоведов, философов (особенно князя Евгения Трубецкого), ну и священников с высоким богословско-философским даром - "обратную перспективу" в русских иконах открыл о. Павел Флоренский.

Ну а в 20 веке музейные люди, люди культуры часто становились главными спасателями русских икон. Умный разговор об особенностях иконописных школ "воскрешал" нам икону, как икону. Да и мощи святых сохранились благодаря музейной осторожности и чьей-то трепетности отношения к ним. Пусть даже при этом иконы и объявлялись "картинами".

В 20 веке музеи стали своего рода "приемной семьей" для церковных святынь. И это была хорошая "приемная семья" - заботливая, ответственная, любящая.

И сегодня культурное, музейное, журналистское сообщество часто по-прежнему остается более эффективным защитником церковной культуры, чем сама церковь. Когда Казанский собор покрасили краской, несущей его материалам угрозу разрушения, то священники храма не обратили на это внимание, а тревогу забила внучка Дмитрия Сергеевича Лихачева, журналист Зинаида Курбатова.

И, конечно, остается вопрос, готова ли церковь, которой по праву принадлежат созданные ее силой и духом шедевры, должным образом хранить шедевры церковного искусства? Достаточно ли для этого внутрицерковных институций вроде Совета по культуре при патриархе? Не нужен ли специальный Синодальный отдел или другое оргобразование, включающие серьезных экспертов и строго отвечающее за сохранность того, что сотворили святые гении.

Потому что пока не иссякают рассказы о том, что уборшица в церкви как ни в чем не бывало почистила керосином драгоценный предмет, переданный из музея и его пришлось срочно отправлять назад в музей на реставрацию.

Четкие правила передачи музейных экспонатов Русской православной церкви и учитывание мнения профессионального музейного сообщества, о которых говорил советник президента Владимир Толстой, безусловно актуальны.