С фронтовиком Олегом Соболевым редакция "Родины" знакома почти четыре года. Ему тогда было 96! Мы напросились на разговор о том, как в 1944-м родителям Олега Дмитриевича пришла на него похоронка. Соболевы в конце 2010-х жили в Душанбе, куда послевоенная судьба забросила Олега Дмитриевича, сделав еще и журналистом.
из архива "Родины"
Ветеран Олег Соболев.
Он поразил не только правильной не по годам четкой живой речью, но и отличной памятью, которая сохранила и мелкие детали фронтовой жизни, и имена сослуживцев.
С тех пор мы на связи. Олег Соболев опубликовал в "Родине" несколько воспоминаний, а 22 июня 2021 года, к 80-летию начала войны, мы провели с ним "Прямую линию", на которой Олег Дмитриевич душевно поговорил с каждым из полутора десятка звонивших. Даже читал свои стихи, которые пишет до сих пор! Чуть больше года назад, несмотря на возраст Олега Дмитриевича, Соболевы переехали в Волгоград - поближе к сыну. Власти предоставили фронтовику однокомнатную квартиру.
И еще - очень важное, если не главное. Много лет назад Олег Дмитриевич ослеп. Совсем.
Но не сдался. Я застал его окруженным диктофонами и радиоприемниками. А глазами его стала супруга Валентина Филипповна. Она записывает его диктовку, держит связь с миром, освоив современную технику, помогает передвигаться… Даже наливает рюмку за Победу, когда в квартиру приходят всегда желанные гости. Много по жизни везло Олегу Дмитриевичу, а главное везение - его супруга!
Зная журналистскую кухню, этот текст Олег Дмитриевич прислал нам за месяц до памятной даты - 80-летия полного снятия блокады Ленинграда. Но править ничего не пришлось - все сделано профессионально. Мы лишь расставили подзаголовки для удобства чтения.
"Несли патрульную службу в прифронтовой полосе…"
О 900 блокадных днях существует множество военных мемуаров, художественных и публицистических произведений. Кажется, в них всё сказано о героическом подвиге Ленинграда, за который он удостоен звания города-героя. Однако время отодвинуло те трагические события на столько, что многие граждане стали забывать страницы военной истории.
Как боец истребительного батальона, затем Отдельной стрелковой бригады морской пехоты, я прошёл через все 900 блокадных дней.
Что видел я и пережил, как рядовой блокадник? В июле 1941 года, я добровольно вступил в 78-й истребительный батальон войск НКВД. Такие батальоны создавались из молодых ребят допризывников и людей старших возрастов, освобождённых от службы в армии по уважительным причинам. Эти батальоны несли патрульную службу только в прифронтовой полосе, куда фашисты засылали множество диверсантов, террористов, парашютистов. Они портили линии связи, убивали ответственных работников, распространяли панические слухи. Вооружены наши истребительные батальоны были плохо. Мы имели старинные английские винтовки и ограниченное количество патронов.
Расскажу о моём участии в первом бою у станционного посёлка Стрельна, который находится в семи километрах от моего родного Петергофа.
В ночь на 23 сентября 1941 года наш истребительный батальон был выведен по тревоге из Петергофа и утром занял готовые к обороне позиции, оставленные подразделениями 8-ой армии. Командир батальона Маракуев договорился с флотскими наблюдателями о поддержке батальона с кораблей. Каждую атаку фашистов линкор "Октябрьская революция" встречал огнём своего крупнокалиберного орудия, и атаки срывались. Наше появление заметил противник и открыл миномётный огонь. Я и мой одноклассник Костя Артамонов сидели в большом окопе, передняя часть, которого была накрыта толстыми досками. Мы укрылись под ними вовремя, потому что небольшая ротная мина разорвалась прямо над нами. А бой разгорался, он продолжался целый день. Конечно, фашисты могли смять и уничтожить батальон, так как превосходили нас численностью и вооружением.
"Рядом с винтовкой висел мой школьный портфель…"
Наш батальон, потерявший в бою более ста человек по приказу уже в сумерках оставил позиции и вернулся в Петергоф. Здесь царила тишина, местами из маскированных окон, пробивался электрический свет. Командир отпустил меня поужинать домой. Мама бросилась меня обнимать, потом я обнял отца, и мы сели за стол. Мама сказала, что зажарила последнюю курицу, а на гарнир была жареная картошка. Ужин получился царский. Однако мама продолжала стоять у плиты, спиной к нам. И тут мы услышали её плачущий голос: "Если его убьют, я этого не переживу". Я бросился её успокаивать и под конец сказал, что если каждый будет отсиживаться дома, так, кто же защитит страну.
После ужина взял винтовку, которая стояла в уголке у входа в комнату. Запомнилось, что рядом висел мой школьный портфель, дорогой подарок отца. Мы попрощались, и увидел я своих родителей только в 1946 году на территории Латвии, куда их в качестве рабочей силы загнали фашисты.
А тогда был ночной 10-киломметровый марш батальона из Петергофа в Ораниенбаум. Этот город дал название Ораниенбаумскому пятачку, который обороняла Приморская группа наших войск.
Мы заняли холодную, с разбитыми стеклами школу, обживали ее, готовясь к предстоящей зиме. Настроение немного поднялось, когда нам выдали теплое белье, ватные фуфайки и ватные брюки, шинели, валенки. Но с желудком проста беда, потому что нормы хлеба снизились до минимума.
300 граммов хлеба - зеленоватого, сырого, пахнувшего жеваной травой и котелок воды с одной-двумя кожурками от гороха, составляли все наше меню. А для гражданского населения нормы еще ниже.
"Страшное лицо голода…"
Город был тихим, заваленным сугробами снега, как бы прислушивающимся к звукам переднего края, где то и дело возникала пулемётная перестрелка, рвались снаряды и мины. К этому все привыкли, как и к регулярным огневым налётам на мирные кварталы Ораниенбаума. Немцы били по улицам, по гавани, по крупным зданиям. Но убегающих в укрытия не я не видел - от истощения движения людей были медленными, а чувство опасности притупилось.
Страшное это лицо голода, с неподвижными глазами, бескровными щеками, с отсутствием мимики. Человек любого возраста выглядит как старик, дряблая кожа, кости, жилы. Больше хочется лежать, потому что даже сидеть - больно. А желудок, словно напрямую соединён с мозгом и шлёт туда лишь одно требование: "Есть!", "Хлеба!".
Раньше я не знал, что такое голод.
Написал эти строки, и вспомнил один эпизод. Как-то на телевидении шла передача, обсуждали голодающих ленинградских блокадников. Запомнилась реплика одной девушки, которая высказалась в том смысле, что она запросто могла бы прожить целую неделю без хлеба… Грустно!
Мы, блокадники, связываем чувство голода со зверским обликом врага, фашиста, потому что, делая ставку на уничтожение советских людей, он взял на вооружение и голод. Я - уже опытный блокадник знаю, что излишняя изобретательность в поиске съестного, убийственна. Я однажды съел "кашу" из семян редиса, купленных за 50 рублей стакан. А какой вид был у этой "каши"! Настоящая гречка - коричневатая и рассыпчатая. Но уже после третьей ложки почувствовал себя плохо. Голова закружилась, в желудке начались спазмы. Наверное, выручил тренированный организм бывшего спортсмена. На другой день с трудом поднялся, чтобы заступить в наряд, ноги были, как из ваты.
Но вообще в батальоне лучше, чем в городе. Тут коллектив, спасительная сила товарищества. Лёшка Панфилов, увидев, что я отравился варевом, влил мне в горло кружку воды, заставил промыть желудок...
Не раз я видел на улицах блокадного Ораниенбаума, как идёт закутанный во сто одежд человек, останавливается и мешком опускается в снег. Его убил голод.
"Горячая вода - это совершенно небывалое чудо…"
Наступила весна. Выйдешь из прокопчённого, затхлого помещения, вдохнешь потеплевший воздух, взглянешь на капель, на голубеющее небо и думаешь: "Скорей бы растаял снег, а там и травка появится - лебеда, крапива, всё еда!".
Вместе с надеждами на перемены к лучшему, весна принесла и дополнительные заботы. Власти города развернули борьбу за ликвидацию последствий голодной зимы, за жизнь каждого человека. Город сильно загрязнён, на улицах встречаются не захороненные трупы. С наступлением тепла это может повлечь эпидемию. В конце марта трудоспособное население мобилизовали на очистку дворов и улиц ото льда, снега, нечистот. Выходил на такую работу и весь личный состав истребительного батальона.
Вместе со всеми я скалывал лёд возле школы. После нескольких ударов ломом дыхание перехватывало, а руки отказывались повиноваться.
После всеобщих субботников город преобразился. В нём даже заработала баня. Мы строем отправлялись смывать накопленную за зиму грязь. В бане холодина, промерзлый цементный пол согревается наверно только летом, но горячая вода есть. А это совершенно небывалое чудо! Кости блаженно ломит, когда окатываешь себя из тазика. Но что за вид у всех моющихся?! Дистрофики со старческой кожей, тонкими ногами и руками и словно разбухшими суставами. Я глядел на своё невесомое тело и не мог сдержать вздоха: "Разве это я? Да, я! Только совсем другой. Мои мускулы сожрал голод, натравленный на нас Гитлером.
В моей памяти не редко возникают эпизоды войны и блокады, и пришло желание отразить всё это в стихах. Так постепенно рождались главы поэмы, под названием "Жестокое эхо войны". В ней есть такие строки:
Красавчиками были до войны,
Дистрофиками сделала блокада.
Нам хлеб и булки приносили сны,
Но только просыпаться было надо
Железная рука войны лишила меня юности, молодости, тех перспектив, которые я связывал с мирным будущим.
"Мне уже восемнадцать лет. Я принял присягу..."
Весна 1942 года. Я уже не боец истребительного батальона, а больной, находящейся на излечении в батальоне выздоравливающих. Первые дни я лежал с полным истощением и начавшейся цингой.
Выходил в сосновый парк и набирался сил. Хлеба выдавали по-прежнему мало, но в обед бывала мучная кашица и ежедневно нас поили хвойным настоем. Этот зеленоватый "квас" даже продавался в киоске. Наверное, от этого замечательного изобретения ленинградских учёных у меня исчезли красные пятнышки на ногах и перестали качаться зубы.
Через месяц с небольшим медицинская комиссия нашла, что я годен к военной службе. Пронёсся слух, что нас большой группой отправят в Таменгонт - центр "Таменгонтской республики", как называли в войсках эту обыкновенную деревню, где ещё осенью 1941 года был командный пункт 8-ой армии.
Вскоре нас действительно выписали из батальона выздоравливающих, выдали винтовки и в сопровождении старшины отправили в Таменгонт. Мне восемнадцать лет. Я принял присягу и с гордостью узнал, что направляюсь в бригаду морской пехоты.
Миномётный взвод первой роты, первого батальона этой бригады стал настоящей академией для молодого бойца. Во взводе только моряки, прослужившие на корабле по несколько лет, это хорошо обстрелянные воины. Для них ходить в разведку, устраивать огневые налёты на позиции немцев, строить всё новые укрепления - обычный труд и никакого нытья. В таком окружении заметно менялся мой характер, а тело наливалось мускулами. Впереди был разгром немцев под Ленинградом, освобождение города от фашистской блокады, прощание с Ленинградским фронтом...