Естественно, уже тогда Волгоград был символом великой победы в Сталинградской битве, но еще не был легендой, далекой от повседневности. Память в нем хранили не музейные экспонаты только, но живущие в этом городе люди, которые по-прежнему вели поиск тех, кто сражался и погибал за Сталинград. Для некоторых это были их сослуживцы, которых развеяло в прах в огне сражений. И они продолжали искать их в развороченном войной пространстве города.
Именно там пришло понимание строки Б. Пастернака - "Земля гудела, как молебен". Его "Ожившая фреска", посвященная Сталинградской битве, была опубликована 15 апреля 1944 года, когда слово "молебен" вновь вернулось в дозволенную русскую речь. 8 сентября 1943 года Архиерейский собор Русской православной церкви избрал Святейшего Патриарха Сергия и Священный синод. Нужно было духовно и душевно поддержать воюющий народ, умножить веру, надежду, любовь, дать утешение - после победы под Сталинградом эту потребность ощутило высшее руководство страны.
Мемориал на Мамаевом кургане, увенчанный скульптурой Е. Вучетича "Родина-мать зовет!", был завершен в 1967 году. В ту пору - и еще на протяжении следующих 22 лет - она была самой высокой художественной композицией в мире, вошедшей в Книгу рекордов Гиннесса. Вся композиция производила огромное впечатление, паря над городом, где еще оставались незалеченные архитектурные раны великой битвы.
Тогда и представить себе не мог, что через тридцать лет мне придется заниматься поиском решений по сохранению мемориала на Мамаевом кургане. Еще во время создания скульптуры Евгению Викторовичу Вучетичу говорили о том, что железобетон материал недостаточно прочный и на такой высоте есть угрозы разрушения памятника - от ветра, дождей, снега, перепадов температуры. Возможно, это апокриф, но ответ скульптора был таков: "Надо будет - отольют в золоте!"
Было много смелых предложений, вплоть до того, чтобы покрыть скульптуру тончайшим слоем меди, - но многие из них не годились, так как важно было сохранить устойчивость монумента. К началу 2000-х, к счастью, удалось немало сделать. В том числе сохранить естественные памятники боев, - одним из них был легендарный дом Павлова, где отделение сержанта Якова Павлова пятьдесят восемь дней защищало прямой путь к Волге. Его увидел впервые за три десятка лет до того, когда волею судьбы мне выпала честь заниматься подготовкой к празднованию 60-летия Победы под Сталинградом.
Важно было, чтобы Волгоград, храня память о беспримерном подвиге народа, развивая музейную сеть, был не только мемориалом величию прошлого, но и пространством, где творится будущее.
Тогда, в 1970-х, быть может, впервые по-настоящему пытался понять, что пришлось пережить моему отцу, который воевал в Сталинграде. В городе, где линия фронта нередко проходила между этажами одного дома, где рукопашный бой был единственной возможностью выжить и победить врага. Где красноармейцы и солдаты вермахта знали друг друга в лицо. Наверное, там впервые пришло осознание того, почему отец не любил говорить о войне. Врать ему не хотелось, а правду могли бы не принять в мирные безоблачные годы нашей послевоенной жизни. Мне же было важно, что он вернулся с войны, пусть и покалеченный, но живой. И вернулся победителем. Хотя до конца дней мучился тем, что его первая семья после его ухода на фронт не смогла выбраться из украинского местечка Хмельник и сгорела в огне войны. Сгорела в прямом смысле этого слова - первую жену отца и двоих маленьких детей, мальчика и девочку, моих брата и сестру, нацисты - пришлые и местные - сожгли в здании местной синагоги в начале 1942 года.
На место девяти братских могил, напоминающих аллеи, меня привезли мои украинские друзья и коллеги, и там вместе с местным историком мы вычислили эту дату. "Они не мучились, - сказал он мне, - их просто сожгли". Каким-то образом отец узнал об их смерти в конце 1942 года. И война стала смыслом его жизни. Он, наверное, не согласился бы со мной. Но, похоже, так оно и было. И его молчание для меня сегодняшнего важнее, чем любые слова. Мне кажется, что сегодня мне понятно, о чем он молчал. Нельзя жить ненавистью. Она предназначена для войны и смерти.
Поймал себя на том, что так или иначе уже писал обо всем этом. Но проходят годы, а мой молчаливый диалог с отцом никуда не отступает. Напротив. Он навсегда стал частью меня самого. Наверное, он научил меня различать фальшь, когда говорят или пишут о войне. Да, и не только о ней.
Это не всегда помогает жить.
