За семьдесят пять лет своей работы Моисей Соломонович Наппельбаум снимал разных людей. Среди его клиентов были великие княжны и первый председатель Совета народных комиссаров Ульянов-Ленин, поэты Воинствующего ордена имажинистов с Есениным в центре снимка и Кукрыниксы...
Профессоров и академиков Наппельбаум тоже фотографировал, как и знаменитых певцов и композиторов... Монументальный портрет Сталина, где вождь выглядит памятником самому себе, снятым в полный рост на фоне карты, во френче, начищенных до блеска сапогах, левая сухая рука отведена за спину, правая - заложена на борт френча... Из этого портрета вышли не только плакаты 1930-х, но и образы вождя в советских фильмах 1970-х, где он прохаживался, пряча руки точно так же, разве иногда для разнообразия в его руке появлялась трубка.
Наппельбаум создал не просто портреты известных людей, он создал тот тип парадного советского портрета, благодаря которому персонажи публичной сцены, получали свою долю душевности, интеллектуальности, близости к народу, дополнявшую их официальный героический облик. На фотографии они все выглядели не только орденоносцами, но и вполне похожими на обычных людей. Невозможно представить, что этот "всесоюзный староста", "дедушка" Калинин, на фото застенчиво, неуверенно сложивший ручки на коленях, подписал решение о создании особых совещаний, выносивших приговор без суда в кратчайшие сроки... Трудно вообразить, что упитанный товарищ Жданов, в середине 1930-х увлеченно занимавшийся (вместе со Сталиным и Кировым) основными принципами изучения и преподавания истории, человек, явно не лишенный обаяния (если судить по фото), по иронии судьбы в историю войдет тем, что среди представителей "реакционного мракобесия и ренегатства в политике и искусстве" назовет Андрея Белого и Михаила Кузьмина, Вячеслава Иванова и Федора Сологуба, Дмитрия Мережковского и Зинаиду Гиппиус... Увы и ах - единственное, что многие твердо помнят, если случайно встречают его имя: "Ну, да, кажется, это тот, кто назвал Зощенко "подонком литературы", а поэзию Ахматовой "совершенно далёкой от народа".
Трудно сказать, считал ли сам Моисей Наппельбаум своим высшим достижением именно парадный фотопортрет. В конце концов это почтенный жанр, не хуже многих других, к тому же с богатой историей. Но очевидно, что спектр поисков Наппельбаума был гораздо шире. Любопытно, что на его персональной выставке, открывшейся летом 1918 года в просторных залах Аничкова дворца, кроме "Галереи деятелей революции" были разделы "Картины", "Ракурсы", "Экспрессия", "Жест". Отдельно показывались портреты композитора Александра Глазунова, психиатра Владимира Бехтерева, легендарного актера немого кино Ивана Мозжухина... Рядом можно было увидеть фотографии театральных постановок. Понятно, что для 49-летнего фотографа, который к тому времени уже 6 лет как жил в граде Петра, это была возможность окончательно утвердить свой статус художника. В начале ХХ века, в эпоху расцвета пикториализма этот жест не был чем-то исключительным. Фотографию как "метод искусства" рассматривали и Николай Петров, и Анатолий Трапани, и Мирон Шерлинг... Именно такая фотография интересовала и Наппельбаума. Можно предположить, что он с семьей в 1912 году перебрался из Минска в столицу, надеясь не только на новый круг заказчиков, но и новые перспективы развития своего художественного дара. Показательно, что даже в середине 1920-х годов он создает фотокартины отнюдь не на темы штурма Зимнего, а композицию "Иосиф и жена Потифара". Именно ее он отправил на фотосалон в Лондоне, где она получила премию. Примерно в те же годы портрет "Шейлок", сделанный Наппельбаумом, был награжден золотой медалью в Париже.
Эти успехи на родине вызвали достаточно скептическое отношение. Критики ехидно заметили по поводу "Иосифа и жены Потифара", что, дескать, вот что нового находят некоторые фотохудожники в нашей действительности. В общем, вскоре стало понятно, что "галереей деятелей революции" новые культуртрегеры не удовлетворятся. Старому фотографу пришлось подлаживаться под культурную политику, совершавшую непредсказуемые зигзаги. И в 1935 году, когда он участвовал в большой коллективной выставке мастеров советского фотоискусства, представив 18 портретов, его даже похвалили. "Если сравнить, как снимал Наппельбаум 10 лет назад и как он снимает в 1934 году, то налицо перестройка, которой должен позавидовать каждый старый мастер", - писала "Литературная газета" в апреле 1935 года.
Но год спустя даже традиционнейший Наппельбаум угодил в формалисты, и ему пришлось чуть ли не оправдываться, что он фотографирует людей, а не тракторы и комбайны: "Мы стремимся к показу нового человека, к реалистическому портрету". Надо ли объяснять, почему "новый человек" лучше всего оказался воплощенным в портретах новой элиты, а "реалистический портрет" обернулся старым знакомым - парадным официальным портретом?
И все-таки ему частично удалось отстоять свою нишу. На склоне лет он мог, не кривя душой, написать в своей книге: "Я отдал 75 лет жизни фотоделу. ... Меня не увлекла пейзажная живопись, не захватили ни бытовые, ни репортажные снимки. Неизъяснимыми чарами меня всегда манило лицо человека". Не эти ли чары манят и нас, когда мы вглядываемся в его портрет Блока, или смотрим на чеканный профиль Ахматовой, похожий на профили властителей итальянских городов на картинах раннего ренессанса? И знали бы мы, если бы не фотографии Моисея Наппельбаума, облик историка, филолога-слависта Григория Андреевича Ильинского, расстрелянного в 1937 году в Томске? Его фотография сохранилась, поздние научные труды - нет.