А мастер все пытался до нее достучаться. Напомнить о преступлении и неотвратимом наказании. Напомнить о существовании такой категории, как мораль и ответственность. Но в кинотеатрах шумели иностранные боевики, наши картины тогда с экранов практически исчезли. "Романовы" общественным событием не стали. Кончилось тем, что один из крупнейших мастеров нашего и мирового кино ушел в театр и ставит там спектакли уже не для миллионов, а для сотен. Он по-прежнему в профессии, только новые поколения уже мало что помнят о великих художниках России.
Сегодня я предлагаю вернуться в тот переломный 1999-й, когда Глеб Панфилов еще только заканчивал "Венценосную семью", а Россия еще не могла определиться со своим будущим. Целая эпоха заканчивалась так, словно ее и не было. И вот тогда состоялся этот разговор с Глебом Панфиловым. Спустя много лет этот давний разговор стал только актуальнее: в нем отражена эволюция страны и каждого человека в отдельности. В нем - судьба и путь одного из самых важных для России режиссеров-мыслителей. А дистанция, отделяющая нас сегодняшних от этого разговора - еще один виток нашего пути, который мастер, как теперь видно, уже предчувствовал.
Мы на "ты", вместе начинали на одной телестудии, ходили по одним улицам мимо одного и того же дома. О доме теперь знает весь мир. И поэтому его снесли. Дом инженера Ипатьева в Екатеринбурге. Теперь на его месте один из самых мрачных храмов мира - там тяжелая аура, не возвышающая, а угнетающая человека. Аура воспаленной памяти. А страна готовилась к похоронам останков Романовых, причем никто точно не знал, их ли эти останки.
Судя по будничности, с какой все происходит, мы так и не осознали значения происходящего. Ведь не просто чьи-то там кости хороним. Здесь трагедия всего народа. Я имею в виду не только убийство в Екатеринбурге, но и все то, что ему предшествовало, что накапливалось. Исторические трагедии имеют корни гораздо более глубокие, чем злая воля отдельных людей. Что ты думаешь об этом?
Глеб Панфилов: Знаешь, если бы эти похороны произошли в 93-м, они воспринимались бы иначе. Но народ стал жить труднее, хуже, и его разочарование в той демократии, которая у нас случилась, достигло апогея. Поэтому событие как бы поблекло, а народ в массе созрел для совсем других идей - тех, что восторжествовали после октября 1917-го. Да, это волны на поверхности, но они сносят государства.
А ведь ясно, что похороны царской семьи - громадное историческое событие. Потому что судьба Романовых - символ того, что произошло со всем народом. За екатеринбургскими жертвами стоят жертвы миллионов, и покаявшись за это убийство, мы покаемся за все преступления, которые были допущены народом на своей земле. Так надо было бы сделать. Но этому не внемлют, этого не воспринимают очень многие.
Нас бросает из крайности в крайность: мы то клеймим самодержавие, то нещадно идеализируем "Россию, которую потеряли". Хотя, наверное, все пороки режимов, как царского и советского, так и нынешнего, - эманация каких-то уникальных особенностей нашей истории, национального самосознания, психологии. Храм Христа Спасителя разрушали не только власть имущие, но и разгоряченные толпы.
Глеб Панфилов: Так ведь толпа - слепа. Она эмоциональна, стихийна, и то, что инициируется сверху, как правило, подхватывается снизу. Недовольные существуют всегда, их всегда много, и всегда найдутся лидеры, за которыми пойдет масса. И это было не только в нашей истории, но и в Англии, и Франции... Когда дело касается каждого, работает закон толпы, возникает "бунт жестокий и беспощадный", и не только русский. Ну, на Западе все было чуть цивилизованней: Людовика судили, Антуанетту судили, а у нас Николая - бессудно, просто пустили в расход с семьей и слугами.
Почему? Была конкретная ситуация в России и вокруг России, и руководители страны решили, что так - лучше. Без споров, в подвале, неслышно, а потом поставить всех перед фактом. Таков был "исторический момент", на все есть причины и объяснения. Хотя в воздухе витала и другая идея - сохранить жизнь детям, императрице, за счет этого наладить отношения с немцами, которые хотели их принять у себя. В пику англичанам, Георгу V, который отказался спасти семью Романовых, хотя возможность была. Все это сплетение политики, конъюнктурных расчетов, особенностей ситуации - и есть человеческая трагикомедия, которая происходила, происходит и будет происходить.
Никита Михалков говорил мне в интервью о том, какое магическое воздействие мог бы оказать ритуал погребения на всю общественную психологию - были бы "похороны гражданской войны". Он считает, что это вопрос режиссуры общественной атмосферы, но эта режиссура в данном случае почему-то не сработала.
Глеб Панфилов: Режиссура - вид творчества, а творчество - субстанция тонкая, от многого зависит. От физического и морального состояния "режиссера", от атмосферы вокруг. Если группа запила на съемочной площадке, или заболела повально гриппом, или работа где-нибудь в дальней степи и съемочная группа голодает - то и творческий потенциал и уровень режиссуры резко падают. Так вот, сегодня налицо все осложняющие обстоятельства, и о вдохновенной режиссуре пока и речи быть не может.
А тебе не кажется, что и в этом нечеловеческом ходе событий есть какая-то странная логика?
Глеб Панфилов: Судьба Николая II вообще полна мистики. Он был человек глубоко верующий, муж женщины незаурядной, талантливой, натуры в высшей степени художественной, наделенной богатой интуицией. Но его всегда сопровождало что-то иррациональное, идущее свыше. Это характерно не только для всей его жизни, но и для того, что впоследствии произошло со страной, со всеми нами. Император был всегда на грани успеха - но успех этот не происходил. Вот не дал Николай хода конституции в 1905 году, а ведь если бы он это сделал, история России была бы сегодня совершенно другой.
И до победы в войне было рукой подать. На уроках истории нам внушали, что, мол, армия и промышленность были развалены. Но это неправда - промышленность была переоснащена, оружия и снарядов в армии было вдоволь, армия была готова к весеннему наступлению. И вот тут вмешивается это мистическое. Словно при игре в карты: происходит нечто такое, что передергивает. И вместо успеха, победы, триумфа - не только гибель императора и его семьи, но и огромные жертвы всего народа. И мы по сей день находимся в состоянии преодоления краха, который случился 80 лет назад.
Это абсолютно необъяснимо.
Глеб Панфилов: И это характерно для Николая. Вот его уже нет, но даже косточки его - и те в стихии этого необъяснимого мистического движения. Почему так - объяснить трудно, но время - объяснит. И будет понятно, отчего судьбы этого человека, его семьи и его народа складывались таким образом. И продолжают складываться.
Когда я занимаюсь фильмом о Романовых, это мистическое питает меня, довлеет, висит над нами, и все, что происходит на съемочной площадке, увы, подчиняется этим законам. Я словно вошел в мистическое поле этой семьи и абсолютно подчиняюсь его стихии.
Как вообще ты занялся царской темой? Ты, чьи картины - советская классика?
Глеб Панфилов: Я занялся проектом еще в 88-м, когда в Нижнем Новгороде снимал фильм "Мать". Подписал договор с англичанами и, никак не афишируя своего интереса, параллельно со съемками стал внедряться в тему. Причем - без всякой надежды. Хоть уже в разгаре перестройка, но все равно - другая эпоха, и тогда эта идея была совершенно прожектерской. Но хотелось реализовать ее хотя бы на литературном уровне. Мне казалось, к этой теме я шел всю жизнь. Ну, посмотри: мой первый фильм - "В огне брода нет": Фокич сообщает комиссару Евстрюкову: царя шлепнули! И зачитывает короткую заметку из газеты "Известия". Второй фильм, "Начало" - приближение к современной теме. Потом "Прошу слова" - "развитой социализм", потом "Васса" - я возвращаюсь в 1913-й год, самый успешный год для России ХХ века, ее капиталистическая кульминация. Потом "Мать", вызревание революции, начало трагедии. Во всем этом было нечто, закономерно приведшее к тому, чем я сейчас поглощен.
Добавь город, где мы оба выросли, славный Свердловск, - разве он не полон мистических мест?
Глеб Панфилов: Мой путь к любимой бабушке лежал мимо дома Ипатьевых, и мне уже рассказывала мама, что здесь был расстрелян царь... Она не сказала: и семья, и дети - щадила меня. Обратно я возвращался всегда после заката, в сумерках. И темные окна дома поблескивали, притягивали и пугали.
Ты помнишь, как называлась тогда эта площадь - на романтический французский манер?
Глеб Панфилов: Конечно: Площадь Народной мести. Но мне слово "месть" уже и тогда казалось чужеродным, я это интуитивно чувствовал. А дом манил, как страшная сказка. И однажды я в него забрел. Ты же знаешь, мимо дома пролегала дорога к пруду, и мы бегали мальчишками туда купаться. Бежали по улице Тургенева, мимо храма Вознесения, где помещался тогда краеведческий музей, потом мимо страшного дома. И вот однажды, в 43-м, был жаркий июльский день, когда голой пяткой в асфальт - и он проминался. И вдруг я вступил на прохладные плиты, которыми был выложен тротуар возле этого таинственного дома. Здесь была тень. И я увидел, что боковая дверь в сводчатом проеме - открыта. Это было впервые. Я остановился, потом робко приблизился и вошел.
Тебе было тогда...
Глеб Панфилов: Восемь лет. Я увидел солнце сквозь окна, выходящие в сад, оно уже шло на закат. Справа была открыта дверь, и там какие-то люди. Добротно покрашенный деревянный пол и иссиня белые стены, дохнуло прохладой. Вхожу и вижу на стене картинку, и на ней кровавый отпечаток ладони. Холодея, разглядываю эту страшную ладонь и слышу голос женщины: в этом доме были расстреляны царь и его семья. И мне вдруг вообразилось, что эта ладонь - убитого царя. Он, наверное, падал, оперся рукой в стену, остался след, и его взяли в раму - на память. Мысль меня потрясла, я разревелся, и тут меня заметили, вывели. И я, забыв про купание, рванул мимо пруда к бабушке.
А что это были за люди?
Глеб Панфилов: Какая-нибудь экскурсия, наверное. Ведь тогда это был филиал краеведческого музея - музей Революции. Но именно воспоминание об этом случае привело меня к договору с англичанами о фильме про Романовых. Я им рассказал эту историю, и они загорелись. Ты видишь: все было заранее запрограммировано. Я вырос в городе, где все произошло, я бродил возле кровавого дома, потом попал внутрь и был потрясен. Потом эта тема возникнет в самой первой моей картине, потом отзовется в "Матери", и вот "Венценосная семья", как эхо того давнего эмоционального потрясения.
Ты вошел в материал - что тебя особенно поразило? Были какие-то свои открытия, которые ты считаешь для темы - новыми?
Глеб Панфилов: Для меня было ново все, что касается семьи, взаимоотношений, характеров. Что за человек рос под именем Алексея Николаевича? А ведь он уже сформировался, это уже была личность. Что мы знаем о личности Ольги Николаевны? Татьяны Николаевны, Марии Николаевны, Анастасии? Что знаем о самом императоре. Плохой, нерешительный политик - так принято считать. Он же был вынужден действовать в чрезвычайных исторических обстоятельствах! А если учесть, что цари не бывают политиками по призванию, а становились первыми лицами России по закону о престолонаследии, то понятно, что человек, поставленный в столь трудные обстоятельства, неизбежно навлечет на себя огромное количество ненависти, неприязни, отрицания, сарказма.
Николай был человек в высшей степени интеллигентный и достойный, он для меня - совершенно чеховский герой, под стать дяде Ване, если говорить о нем как о личности и характере. Это человек, который отрекся от престола из чувства ответственности. И - чувства приличия! Такого понятия - приличие - политики, как правило, не знают, это атрибут совершенно других профессий. А он поступил как человек совестливый и приличный. Когда ему на стол положили телеграммы от всех командующих фронтов, в том числе от генерала Алексеева, которому он верил и считал очень преданным, с требованием отречься - он отрекся: господа, раз вы так в этом убеждены, я вам верю, я готов. Петр I порубал бы им всем головы, утопил бы в крови и остался бы на троне. А это - интеллигент, приличный человек. Он на такое не способен. И пожертвовал собой, семьей...
И Россией.
Глеб Панфилов: И Россией. Можно считать, что он недомыслил, а можно - что был приличным человеком и надеялся, что господа, которые так хотели этого, действительно знают путь и выведут страну из тупика. Он не столько принял это, сколько в это поверил.
Но его решение повернуло судьбу России!
Глеб Панфилов: Это тот случай, когда нравственные истины входят в противоречие с требованиями реальной жизни, жестокой и беспощадной! Ну как быть в ситуации Николая II? Отрекаться или рубать головы?
То есть даже понятие "прилично поступить" не так однозначно?
Глеб Панфилов: Конечно. Речь идет о политике, а она часто входит в противоречие с нравственными, с христианскими категориями. Отрекшись, заурядный политик Николай II стал недосягаемым в плане нравственном. Он стал, с моей точки зрения, великим. И весь его крестный путь говорит о величии духа, он - стоик. Таким терпением и такой степенью жертвенности обладают только самые выдающиеся люди.
Стоик, субъективно поступил гениально, но в масштабах истории сделал трагическую ошибку. Это тема твоего фильма?
Глеб Панфилов: Нет-нет, я об этом в фильме не говорю, это было бы немыслимо. Это сверхзадача. Пусть публицистика разбирается. Здесь просто круг моих размышлений и чувств в связи с судьбой Николая. А делаю я семейную историю любви, сложных взаимоотношений и трагических событий, в которые попала эта семья. Ты спрашиваешь: а что нового будет в фильме? Да нов практически весь предмет, о котором идет речь. Повторяю: мы знаем только то, что случилось с семьей, но совершенно не знаем, какими они были. И не было фильма, где ставилась задача это понять.
Такую попытку предпринимал Элем Климов в "Агонии".
Глеб Панфилов: Справедливо. Элем это выразил первым и очень внятно. Но его фильм прежде всего касается фигуры царя. А моя картина называется: "Романовы - Венценосная Семья". Именно - семья.
Сценарий - тоже семейный…
Глеб Панфилов: Да, его писали я, Инна Чурикова и Ваня Панфилов.
Какими материалами пользовались?
Глеб Панфилов: Недоступными тогда источниками - материалами, изданными на Западе, плюс дневники, переписка. Круг изысканий - общий и у Солженицына, и у Радзинского, и у Гелия Рябова, и у нас. Сцена отречения у всех описана очень похоже, потому что все пользуются воспоминаниями Шульгина.Но существуют и маленькие открытия. Прошу меня не упрекать в самонадеянности: это открытия - для меня. Надеюсь, художественные. Вот та же многократно описанная сцена отречения - мы знаем только то, что наблюдал Шульгин. Но не знаем, что было, когда император взял протянутую Гучковым записку с текстом отречения, вышел из салона-вагона и перешел в кабинет. И написал свой текст. Там уже не было свидетелей, и что происходило, не знает никто. Но это как раз то, чем может и должно заниматься художественное кино. Здесь и вступают в действие интуиция, понимание характера и ситуации.
То есть как бы пройти, прожить весь путь вместе с ним, ощутить его изнутри?
Глеб Панфилов: На уровне сценария я ничего подобного не предполагал, я к этой простой мысли пришел позже. Николай был человеком чрезвычайно воспитанным и оттого закрытым. Он абсолютно себя контролировал, даже в самых экстремальных ситуациях. Самое крепкое ругательство, которое он себе позволил, было "Черт возьми!" - когда в доме Ипатьевых дежурный офицер грубо обыскивал его жену и вырвал у нее из рук саквояж. И тогда Николай впервые на глазах у людей вышел из себя. Наверное, он потом очень переживал, что не сдержался и вел себя эмоционально. Человек, который никогда не повышал голос! Но ты же понимаешь: как киноперсонаж такой человек маловыразителен. Он ровен, неэмоционален - тридцать шесть и шесть. И я это понял, когда начал работать. Раньше все казалось так интересно, а - нет изюминки. Но где-то он должен раскрываться! Что-то с ним должно происходить! Иначе не бывает. И значит, это происходит тогда, когда его никто не видит. Он один, он сам себе хозяин и может дать волю чувствам, словам, жестам. Это было для меня чрезвычайно важным моментом. И все заработало!
Ты обещал вернуться к рассказу о мистических совпадениях.
Глеб Панфилов: Мистика продолжалась в Праге, куда мы приехали для съемок. Мне дали номера в гостинице: 1917-й и 1918-й - время действия нашего фильма! Во время съемок дома Ипатьевых я заказал в память отца панихиду в Русском храме под Прагой. Приехали туда рано, и мне предложили посмотреть крипту храма. Спустились. На надгробиях русские имена. И среди них Николай Николаевич Ипатьев. Тот самый! Была необыкновенно снежная холодная зима, иней, морозный день, каких в Чехии не было лет десять. И у меня возникло полное ощущение, что я в Екатеринбурге, где вот такое же холодное солнце сквозь изморозь на окне.
Глеб, мы все вместе со страной проделали некоторую эволюцию. Вот ты назвал своим первым фильмом "В огне брода нет". Значит, из всех панфиловедов, включая тебя, я самый информированный - хорошо помню твой действительно первый фильм "Нейлоновая кофточка". И твой очень хороший, уже игровой фильм "Дело Курта Клаузевица", снятый на Свердловском телевидении. На главную роль ты позвал молодого актера Свердловской драмы, который играл тогда главным образом седьмого гнома в "Белоснежке". Его звали Анатолий Солоницын. Потом ты показал его фото Тарковскому и актер стал знаменитым. Хорошая была история! Так вот, об эволюции. Твоя "Нейлоновая кофточка" - это ведь как бы комсомольский рейд.
Глеб Панфилов: Да не был я в комсомоле... (пауза) ох, послушай, а ведь был! Но никакого отношения к рейдам... нет, знаешь, ты прав - имел! Это же было в райкоме комсомола! Прости ради Бога. Да, да, да, совершенно верно.
Я не очень поверю, если ты сейчас скажешь, что ты уже тогда все понимал.
Глеб Панфилов: Понимал ровно столько, сколько мог понимать обычный молодой человек, живущий далеко от столицы.
Скажи, когда и при каких обстоятельствах для тебя наступил момент, когда романтическая вера сменилась, высокопарно говоря, прозрением? И ты начал понимать трагизм происшедшего.
Глеб Панфилов: Наверное, слом произошел на "Прошу слова". Я тогда был потрясен "Архипелагом ГУЛАГ" и "В круге первом". А в 68-м в Прагу вошли наши танки. Ты же правильно вспомнил: все начиналось в комсомоле. Но потом я оставил и инженерную, и идеологическую работу и занялся художественным творчеством. А это настраивает совершенно иначе. И помогает многое для себя открыть и понять.
Мы с тобой говорили ровно два года назад. И за эти два года опять оказались в другой стране, живем в других условиях, опять новый поворот, и мотор ревет - что он нам несет?.. В твоем фильме теперь сцена отречения от власти императора Николая II удивительным образом вызывает в памяти недавнее отречение Ельцина. Мизансцена похожа, выражение лица, интонация…
Глеб Панфилов: Но ты же понимаешь: сцена снималась задолго до того. Конечно, состояние людей в такой момент, в общем, одинаково - потому, наверное, и похоже.
А может, наша история бродит по замкнутому кругу?
Глеб Панфилов: Само собой.
Поражает схожесть мотивов.
Глеб Панфилов: Художественный фильм чем хорош? Вот он уже сделан - и начинает жить самостоятельно, позволяет свободно поразмыслить, сопоставлять, анализировать. Как бы я не был метафизичен в поиске, а все равно фильм делаю - руками. Делаю - по ремеслу. Но при этом все контролирую интуицией - тем, что называют наитием. Когда же фильм складывается в нечто целое и уже от меня не зависящее, я точно так же испытываю потребность заново обо всем поразмыслить. И даже кое-чему удивиться: какие-то вещи не имеешь в виду - а они получились.
В фильме возникает ощущение предопределенности судьбы, которая там, в Екатеринбурге, только завершилась, - но уже была запрограммирована.
Глеб Панфилов: Я бы ставил вопрос грубо: зачем? Ничто не делается просто так. Даже если кажется, что - просто так. Тем более если речь идет о первой семье России, о невинных детях, о больном мальчике. Зачем такая жестокость? Это вопрос очень существенный, и я на него не могу дать ответ. История должна нас учить - это банальность, но она как мираж, все тает за горизонтом, а мы никак не учимся. Жертва принесена - но единственный страшный смысл, который в ней есть, - чтобы не повторялось, чтобы не было хуже того, что случалось с Россией в 17-м, в 18-м, в 30-х… Но оказывается, нет предела плохому, как нет предела хорошему.
В фильме сильно выражена страшная истина: страна перманентно жаждет сильной руки, нуждается в ней, зовет ее, а затем так же закономерно следует беспредел власти.
Глеб Панфилов: Россия - это большой народ, живущий на очень большом пространстве. Большой народ нуждается в сильной власти. Как и большие пространства. Иначе просто распадаются связи. Это всё, огромное, надо как-то удерживать. Удерживать необязательно в смысле: тащить и не пущать. Осваивать! Недра, угодья должны множиться, страна цивилизованно развиваться, жизнь богатеть - только тогда эта громада удерживается в контурах одной страны. Но если ее только охранять - она обязательно развалится. Здесь и заключена наша проблема: мы - охраняем.
Вот как с Курилами: наши - и все! Там уже трава не растет - но наши! Но нельзя их удержать, если там природа чахнет, народ бедствует, жизнь скудеет. Царь в нашем фильме поет "Степь да степь кругом, путь далек лежит…" - это метафора, образ России. Которую никто не терял - она была, есть и будет. Все остается! Кругом давно уже новые лица, а проблема - та же, и Россия та же, и все в ней остается таким же. Проблема, о которой ты сказал, несомненна - проблема несовместности интеллигентности и власти. Не настало еще время, когда такие люди, как наш герой, могли эффективно управлять Россией.
Однако же интеллигент Николай снискал в народе прозвище "кровавый"!
Глеб Панфилов: Тоже естественно. Петр I, собственноручно рубивший головы, у нас назван Великим, а человек, который пальцем никого не тронул, - "кровавым". А поводом для того был, в сущности, несчастный случай. Как стихия, землетрясение, пожар. Петр I пускал крови несопоставимо больше - но она считалась необходимым элементом на пути его величия. Николай для России очень много сделал - но ему не хватало твердости, а если сказать проще, не хватало жестокости. Он к ней органически неспособен. Если б расстреливал - его бы слушали.
Ведь Россия действительно была готова к решающему наступлению, и победа была уже на расстоянии вытянутой руки. Есть об этом свидетельство Черчилля - он писал, что ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России: ее корабль пошел ко дну, когда спасительная гавань была уже на виду. Ждали только сухих дорог, чтобы развернуть наступление, а победителей, как известно, не судят. И Россия продолжала бы эволюционный путь, обошлась бы без кровавых революций. И возможно, Германия пошла бы иным путем, и не было бы в ней Гитлера, в Италии не возник бы Муссолини.
Цепочка, как в рассказе Брэдбери: герой раздавил бабочку в мезозое, вернулся в ХХ век - а у власти другой президент!
Глеб Панфилов: История вся состоит из таких цепочек - причин, часто субъективных, и следствий, часто катастрофических. Все мы хотим жизни не хаотичной - организованной. При этом демократичной, свободной. И все, вплоть до нового президента, об этом говорят. А получается как всегда. И отмененное при Хрущеве название Площадь народной мести в Екатеринбурге то и дело становится актуальным.
В чем феномен Николая? Он был добросердечен. Человек чести, был доверчив, уважал чужое мнение. Направил генерала Иванова на подавление мятежных войск в Петербург - потом вернул. Потому что поддался уговорам генерала Рузского, который, кстати, потом простить себе этого не мог. И вот все эти качества - великолепные сами по себе - обернулись трагедией. Человек интеллигентный, беззлобный, добрый и воспитанный заслужил кличку "кровавый" и был "сметен народным гневом".
Не нужно толковать о заговорах большевиков, о кознях "инородцев" - храмы на Руси всегда сносили под всенародное ликование. Это как раз закономерность. Дед Николая I Александр II дал народу освобождение, лично приложив к этому огромные усилия - был образован, умен и понимал, что не сделать этого нельзя. И был убит. За что убили? За то, что он сделал? Или - мало сделал? Появились свобода слова, суд присяжных, крестьяне получили свободу - а его убили. Где тут логика? Вот о чем поразмыслить стоит.
Связь между судьбами Александра и Николая очевидна: они были императорами одной и той же страны, одного народа. И были у них одни проблемы. Мы говорили, что Николай Кровавый был жесток, глуп и слаб, совершенно забыв о том, что он сделал для России и мира. Гаагская конференция. Мирные инициативы. Международный Гаагский суд, который существует по сей день, а возник в результате предложений Николая II. Возник прообраз Лиги Наций, появились зачатки ООН, и это было началом Великого Разоружения, без которого мир не проживет. Во всем этом есть заслуга лично последнего русского императора.
Но классовая ненависть к нему и сейчас делает свое дело. После премьеры картины я готов к любым неожиданностям. Потому что мы историю учили по советским учебникам. Там преподносился только негатив, причем в утрированном виде. Так что историю мы не знаем. А впрочем… я ведь не делал историческое кино и не занимался этой стороной вопроса. Я делал психологический фильм о семье, характерах и судьбах.
Пока ты снимал свой фильм, ученые нашли останки, их идентифицировали - похожая работа!
Глеб Панфилов: Ученые делали научный анализ - искусство предлагает анализ художественный. В науке по черепу можно воссоздать лицо. В искусстве на основании скупых сведений можно воссоздать характер. Обе сферы дополняют друг друга - плохо, если их начинают путать и судить фильм по законам исторического документа.
Что нового ты хотел показать по сравнению с фильмом Климова "Агония" или "оскаровской" картиной Шеффнера "Николай и Александра"?
Глеб Панфилов: Показать семью. Воссоздать характеры и отношения между ними. Элем Климов сделал очень хорошую картину, но то было другое время - тема была под запретом, углубляться в нее было невозможно, Климов сделал первый шаг - и все равно фильм долго лежал на полке. Что касается картины Шеффнера - наивная, схематичная, полная неточностей и стандартных западных штампов "про русскую жизнь". Я хотел рассказать историю интеллигента в роли императора всея Руси. Читая письма и дневники, понял, что царь - совершенно чеховский персонаж. Это стало для меня принципиальным открытием и многое объяснило. Там, где надо рубить головы, он отрекся от престола.
Ты сознательно исключаешь из фильма почти все, что связано с историческим фоном, - почему?
Глеб Панфилов: Потому что это из категории очевидностей. Я стараюсь показать то, что мы или мало знаем, или не знаем совсем.
Фильм развивается словно бы по ту сторону исторических хроник - император как государственный деятель практически отсутствует. Есть нежный семьянин, добрый отец, любящий муж, есть человек растерянный и подавленный - не боишься, что фильм прочитают с точностью до наоборот: царю все происходящее до лампочки?
Глеб Панфилов: Не боюсь. Это тоже исторический факт: мы ведь берем последний период его царствования, когда он уже был против воли своей заточен. Насильственно изолирован от окружающего мира. Мы не показываем этот окружающий мир впрямую, но есть много способов дать его почувствовать, чтобы зритель постоянно ощущал атмосферу времени. Я исповедую веру, которая характерна для кинематографа Барнета, Райзмана, моего учителя Евгения Габриловича, - показывать большое через малое, время - через человеческую судьбу. В советских "глобалках" - даже самых лучших, как "Броненосец "Потемкин" или "Стачка" - отражено движение масс, но, как правило, отсутствовал человек. Мне ближе ход прямо противоположный.
Помнишь, в городе нашей юности в Театре драмы шел спектакль "Семья", и прекрасная актриса Мария Александровна Токарева играла Марию Александровну Ульянову. И это была небезуспешная попытка создать миф. А вдруг ты тоже участвуешь сейчас в создании мифа?
Глеб Панфилов: Безусловно - миф, я этого и не скрываю. Я это подчеркиваю. Любой фильм об историческом персонаже - всегда миф. Грандиозный "Чапаев" братьев Васильевых - миф, и какой! Роль мифа в нашей жизни огромна. Хороший миф всегда результат серьезной глубокой работы. Изучают исторические факты, документы, работают фантазия, воображение. Много об этом размышляют. В результате возникают роман "Иосиф и его братья" Томаса Манна, картина Иванова "Явление Христа народу", "Гибель Помпеи" Брюллова, "Список Шиндлера" Спилберга - что это все, как не мифы?
Есть другой род исследований. Археологи выкапывают, отскребают, анализируют, выставляют в музее. Что интереснее - я не обсуждаю. Просто - разные способы познания: научный и художественный. Все, что касается художественного способа познания, - это всегда миф. С точки зрения историка мой фильм может грешить неточностями, искажениями, идеализацией, субъективизмом. Но миф тем и интересен, что он субъективен. Недавно у меня спросили: а как у вас показаны большевики - Ленин, Свердлов, Троцкий? Наверное, гротеск? Нет, ответил я, гротеск - легкий путь. Я не претендую на объективность, хотя объективным быть - старался.
- Глеб Панфилов - режиссер театра и кино, драматург.
- Родился в 1934 году в Свердловске. Окончил химфак Уральского политехнического института. Первые фильмы снял на институтской любительской студии и Свердловском телевидении. Окончил Высшие режиссерские курсы - учился у Трауберга, Габриловича, Райзмана. Дебют: "В огне брода нет". Среди его фильмов - "Начало", "Прошу слова", "Васса", "Мать", "Тема", "Валентина", "Романовы. Венценосная семья", "В круге первом", "Без вины виноватые".
- Призы в Берлине, Локарно, Венеции, Канне, Москве. Лауреат премии "За выдающийся вклад в российское киноискусство" онлайн-фестиваля "Российской газеты" "Дубль дв@" (2014).