Все имущественные и культурологические споры рассеялись, как призрак в Восточном крыле Главного штаба, куда переехали картины из коллекции Щукина и Морозовых. Сама Ирина Александровна Антонова освятила своим присутствием этот факт. "Никогда еще работам импрессионистов не было так хорошо, как сейчас", - скромно заметил М.Б. Пиотровский, имея в виду дерзость и мужество всех - музейщиков и спонсоров, поверившему им государству ("деньги пошли к деньгам") при освоении новых музейных территорий.
А теперь - о главном. В центре этой особой вселенной - личность притягательная. Ученый-востоковед, интеллигентнейший европеец, паромщик мировых культур Михаил Пиотровский, директор Эрмитажа, сын Бориса Пиотровского, директора Эрмитажа.
То чувство меры, в отношении с сильными и деньгами, и властью мира сего, делает его особо магнетической фигурой. Пиотровский из той редкой породы, для которой "честь выше преданности". Поэтому никто и не пытается перетянуть его в свою группу поддержки. Поэтому так важен для Отечества государственник Пиотровский, который сегодня празднует свой семидесятый день рождения. В эти дни Эрмитаж получил много уникальных подарков. Исторический артефакт преподнес Владимир Якунин - портфель Александра Первого, с которым царь-победитель принимал участие в Венском конгрессе, и портрет Григория Орлова, фаворита Екатерины Второй, который спас Москву от чумы (в захватывающем рассказе министра культуры Владимира Мединского). И бриллианты Эрмитажу по эскизам Фаберже преподносили.
У "Российской газеты" тоже есть подарок. В эти дни в издательстве "Молодая гвардия" выходит книга коллеги Елены Яковлевой серии "ЖЗЛ" - "Михаил Пиотровский. Биография продолжается", отрывок из которой мы сегодня предлагаем нашим читателям.
"...Он пришел и сказал: "Знаете что, дело плохо. Я думаю, вам надо бежать. Тут будет резня".
Почему он пришел к ним? Азербайджанец, сын нахичеванского хана - в армянскую семью? Только потому, что они были местной элитой и знали друг друга?
Уже прокатилась волна армянской резни в Турции. И в Нахичевани начиналась вторая.
- Я знаю, что ваш сын учится в Тифлисе, - сказал он, помедлив. - Соберите все драгоценности, что у вас есть, я сумею их передать ему в Тифлис. Потому что если вы возьмете их в дорогу, вас ограбят.
Мужа дома не было. Он куда-то уехал. Ераняк подумала:
"Всё пропадет, не передаст он ничего в Тифлис". Но драгоценности собрала. Завернула в какой-то платок - кольцо, золотой браслет с бриллиантами и толстую, как будто три вместе, золотую цепочку - и отдала сыну хана.
Михаил Пиотровский под портретом Екатерины Великой, основательницы коллекции Эрмитажа и императорского музея. Фото из личного архива. Нажмите, чтобы увеличить
Раздумывать особенно не приходилось. Собрался караван и пошел в горы. И Ераняк с ним - пешком - на последнем месяце беременности.
Женщинам раздали яд - на всякий случай. Потом отобрали. Потому что нападений по дороге было очень много - и со стороны азербайджанцев, и со стороны курдов. Но это все-таки были грабежи - не резня. А женщины, пугаясь, торопились принять яд.
Но у Ераняк было два пистолета - револьвер системы смит-вессон и кольт. И она шла с этим оружием от начала до конца пути.
Дошли до озера Севан. Дальше надо было переправляться на лодках. Договорились с лодочником о перевозе.
А он оказался бойцом из армии Андроника, известного армянского национального защитника и героя, кумира теперешних шовинистов, воевавшего и с турками, и с русскими.
Ну и, как нередко это бывает с революционными бойцами, - бандитом.
А тут идет слух, что едет семья самих Джанполадянов. И при них большой мешок.
Революционный боец с товарищами сочли, что это золото.
И подготовились перерезать Джанполадянов, когда посадят их в лодку.
Но у Ераняк - всем казалось, так некстати, сегодня же отплывать - начались роды. Рожать было негде. Самое лучшее, что нашлось - ясли.
И - по великому спасительному прототипу вселенской истории - она родила в яслях на соломе дитя. Дочку. Девочку.
Из-за родов Джанполадянам пришлось задержаться на пару дней. За это время ситуация на переправе изменилась. Их повезли совсем другие лодочники.
Роды Ераняк расстроили все планы. Путники не вышли в опасный путь. Разбойникам не достался большой мешок и кровь зря загубленных... Потому что мешок был с сухарями.
Все драгоценности Ераняк отдала сыну нахичеванского хана.
А девочка, родившаяся в яслях, всю жизнь потом хранила золлингеновские ножницы, которыми ей перерезали в яслях пуповину.
Семья добралась до Еревана. А в Тифлисе между тем в дом сына Ераняк пришел незнакомец. И передал их семейные драгоценности. Сын нахичеванского хана сдержал слово.
Эти кольцо, цепочка, браслетик оставались с Ераняк всю жизнь. Долго хранила она и револьвер с кольтом. Драгоценности и оружие, наверное, самые долгие наши вещи-спутники. Из-за емкости своего предназначения - украшать и убивать.
Но с пистолетами пришлось все-таки расстаться.
Два своих пистолета Ераняк - уже в советское время - утопила в колодце.
Единственный, кто никак не мог ей этого простить спустя 50 лет, был ее ленинградский внук, каждое лето приезжавший к ней в Ереван на каникулы.
- Нет, ну как так можно, - сетовал он по поводу бабушкиной глупости, - нет, ну как? Два пистолета!
- Что ты ему позволяешь, - говорила ей на армянском его мать и ее дочь. Та самая, что родилась в яслях...
- Это я с вами была строга, - отвечала Ераняк дочери. - А им уже всё можно.
Но сохранить те пистолеты даже как игрушки для внука она не могла. Это было бы сущим безрассудством еще и потому, что ее брат Микаэл уже лет тридцать как жил в Париже.
Два пистолета и брат в Париже - полный набор для быстрой дороги на Север...
Так что она знала, что делала, топя пистолеты в колодце. Но внуку объяснить не могла. Много позже он понял сам. Двоюродного деда, в честь которого он был назван, он так и не увидел. Как не увидел и дед любимую сестру. Впрочем, деда однажды случайно навестил зять Ераняк. Будучи в командировке в Париже, гость из Ленинграда зашел в гости к знаменитому византисту Андрею Грабарю. Слово за слово - и он рассказал всю родословную своей жены и тещи. И вдруг Грабарь говорит: "А брат вашей тещи - Микаэл - живет в нашем доме. Хотите, я сейчас его позову?" И Микаэл появился.
На прощание он подарил гостю маленький этюд Коровина. На этюде была одна из его парижских ночей. Коровин много писал их в то время... Этот этюд до сих пор висит в доме Пиотровских. А у теперешнего хозяина этого дома есть одна любимая максима. Это переиначенная римская поговорка о преференциях патрициев и бесправии плебеев: "Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку". Он ее перевернул, поставил с ног на голову: "Что дозволено быку, то не дозволено Юпитеру". А потом с некоторой досадой обнаружил, что подобное уже говорила Ханна Арендт. Вот так всегда - стоит создать что-то новое, как тут же выясняется, что это уже кто-то изобрел.
А я всегда, когда слышу от него эту поговорку, думаю, что если бы ему пришлось составлять персональный список "Юпитеров" в своей судьбе, то первым бы он записал сына нахичеванского хана.
***
...Из отцовских воспитательных воздействий осталось в памяти два случая. За какие-то шалости он один раз ударил обоих своих сыновей (между ними было два года разницы) тряпкой. И потом невероятно переживал из-за этого. Гораздо больше, чем они.
А вторым надолго запомнившимся действием отца стал его ответ на одно принесенное с улицы старшим, но еще маленьким, сыном слово... Отец вообще не всегда реагировал даже на случайно прилипший во дворе к детскому языку мат. К тому же Пиотровский-старший и сам мог изредка сказать крепкое словцо.
- Есть такой интеллигентско-дворянский способ употребления матерных слов, - строго к месту и когда надо. Это вообще признак петербургской интеллигенции. Я встречал такое у людей очень рафинированных, высоких филологов, - оправдывает отцовскую привычку Пиотровский-младший, добавляя, что и сам иногда грешит. Правда, очень редко, в сердцах и для резкого обозначения эмоционального всплеска...
- У нас же в языке нет артиклей, - добавляет. - И мат, может быть, их заменяет.
Хотя смиряться с артиклевой частотой употребления мата ему, конечно, не хочется.
- Это противный артикль. Неправильный. А я же знаю, как раздражает неправильный артикль в английском или арабском. И у меня иногда бывают не совсем точные артикли, и это всегда заметно. И сам видишь, что это важно. Ну а здесь вообще варварство...
В общем, в его - Михаила Борисовича - кабинете в Эрмитаже такие "артикли" звучали лишь пару раз. Но в детстве он наблюдал показательную реакцию отца не на случайно занесенный с улицы мат, а на где-то подобранное и непонятное подобравшему его ребенку грязное слово - "жид". Отец посадил сына и очень впечатляюще рассказал, что сам в детстве только один раз был поставлен своим отцом - институтским преподавателем и полковником царской армии - в угол. Только один раз. И как раз за это самое слово.
И стало ясно, что никакая детская несмышленость не послужит оправданием, если чужая зараза еще раз будет притащена в дом...
- Из отцовского рассказа надо было впервые вывести "формулу поведения". Это было первое задание некой аристократичности. Он понял это как принцип дворянской культуры.
- У нее на самом деле два принципа, - считает Пиотровский. - Первый - некорыстолюбие. Заметьте, именно некорыстолюбие, а не бескорыстие. Это не то, чтобы зарабатывание денег ничего не значило или обязательство относиться к ним с презрением и склоняться к аскетизму. Нет, это внутреннее обязательство не ставить их во главу угла.
Этот принцип, считает Пиотровский, определял дворянское служение, которое всегда совершалось не столько ради денег, сколько ради самого служения.
- Ты должен, громко говоря, служить Отечеству, - объясняет он. - Можешь служить - если так выбрал - и разным его режимам. Моя семья служила всем режимам - и царскому, и советскому. В нашем роду и генералы царской армии, и советские ученые - академики.
А второй принцип - наличие неких правил, определяющих, чего тебе нельзя. И, если ты их нарушишь, родителям будет за тебя стыдно. "Тебе нельзя. Нам нельзя" - это не общий социальный навык, это - "правило для тебя".
***
Его принесли в музей, когда ему, кажется, едва исполнился год. И мальчику - по праву несравненного обаяния мальчиков этого возраста - было разрешено поиграть на древних барабанах в отделе Востока.
Его жена, проведя меня по дому, показывает комнату с гравюрами и акварелями, висевшими у его дедов-дворян, педагогов и генералов, и детские фотографии, в том числе и его. Он на ней как раз, видимо, в возрасте первого визита в Эрмитаж. В кружевном - дворянском - воротничке. И с такой умной, веселой и соразмерной с радостями и глупостями мира улыбкой, что можно понять тех, кто, нарушая все музейные инструкции, дал ему постучать на древних барабанах.
Он, конечно, часто бывал в Эрмитаже, но вошел в него как окончательно "свой", когда его приняли в Детскую художественную школу при музее.
До сих пор помнит выставку детских рисунков - и где висел его, посвященный сюжету из "Сказки о царе Салтане".
Школа была легендарной, отличающейся тем, что не взять в нее могли ребенка самых высоких начальников на свете. Сына Пиотровского - Бориса - не взяли, при том, что дед его тогда был директором Эрмитажа. Но независимость была фирменным знаком Школы, и никто не смел на нее посягнуть. Так вот Михаила Пиотровского взяли, он прошел конкурс. И, разумеется, был частым гостем Эрмитажа, великий музей ставил ему зрительский глаз и вкус...
Однажды был случай, который ему запомнился на всю жизнь. Он учился, кажется, в классе шестом, когда в Эрмитаж привезли Пикассо. Обозрев картины гения, Пиотровский с приятелем из изобразительного кружка, завзятые ценители всего на свете, стояли и по-хулигански самоуверенно перехихикивались: "Подумаешь, мы тоже так нарисуем!" И тут к ним обернулась известнейший и умнейший искусствовед Эрмитажа и сквозь сжатые зубы, без малейшей скидки на возраст и заигрывания с недорослями приглушенно сказала всего одно слово: "Идиоты".
И - всё. Как от удара кием по бильярдному шару его вкус и разумение покатились по совсем другой траектории.
- Я с этого момента как-то ясно понял, что современное искусство не менее серьезно, глубоко и сложно, чем классическое, - говорит Пиотровский. - Да и, собственно, разрыва между ними нет. И я должен что-то сделать с собой, чтобы дорасти до его понимания. До интереса к нему.
И, наконец, был третий узелок, навсегда завязанный в его памяти Эрмитажем. Директора Эрмитажа Михаила Илларионовича Артамонова, предшественника его отца, сняли с должности официально якобы за машину цемента, не аккуратно, без документов, отвезенного к себе на дачу, но на самом деле, конечно, за другое. За полутайную, но громко прогремевшую выставку, на которой экспонировались произведения радикальных художников, работавших в Эрмитаже такелажниками. Это типичный пример использования художественных проблем в политических целях.
Когда Артамонова сняли, должность директора Эрмитажа предложили академику Борису Пиотровскому. А по Ленинграду - Петербургу стала ходить легенда, что будто бы сын Пиотровского Михаил, студент востфака, сказал: "Я не буду с тобой разговаривать, папа, если ты согласишься". Совсем недавно, спустя 50 лет после той истории, кто-то из старых знакомых подходил к нему и спрашивал: а правда, что ты сказал отцу...
- Нет, конечно, - возражает Пиотровский. - Но отец советовался со мной, это правда...
***
...Поездку в Багдад Пиотровскому отменяли несколько раз. Один раз пришлось возвращаться назад уже с трапа московского самолета. Между тем ему туда хотелось, как никуда. Хранилище древних арабских рукописей в Багдаде таило в себе настоящие сокровища...
Но и на этот раз иракцы в последний момент сказали: "Нет, пусть не приезжает". Телеграмма с отказом пришла из советского посольства в Ираке в МИД. Но в МИДе у Пиотровского, часто ездившего с мидовцами переводчиком, было множество друзей и старых знакомых. Они позвонили ему вечером и предупредили о телеграмме с отказом. Но, зная о его желании попасть в Багдад, предложили: мы эту телеграмму только завтра днем вышлем в Институт востоковедения, а ты давай с утра вылетай как ничего не знающий... И вот они уже в самолете. Его коллеги из Москвы, безмятежные Ира и Гриша. Она - экономист, написавшая книгу "Нефть Аравийского полуострова", ее научный предмет - нефтедоллары, он - еще хуже - занимается политикой. Они радостные и полные самых благих ожиданий. И только Пиотровский сидит в самолете и думает: "Что будет, когда прилетим?" Он уже знает, что их никто не встретит. На руках - лишь телефон советника по культуре. Но все-таки он уверен, что мидовцы посоветовали правильно: в Ирак надо прорываться, иначе никогда не попадешь, откажут и в третий, и в четвертый раз. Иракцы такой народ. Жесткий.
Борис Пиотровский с маленьким Мишей Пиотровским: он был по-настоящему счастлив, когда у него родились сыновья. Фото из личного архива. Нажмите, чтобы увеличить
- Когда в стране шла борьба с неграмотностью, повсюду были расклеены плакаты: "Неграмотность повешена на виселице, и с нее каплет кровь". Это к вопросу о национальном характере, - поясняет Пиотровский. Саддам Хусейн, по его мнению, типичный иракец, жесткий и очень не любящий чужих. И поступили с ним по-иракски. Когда самолет приземлился в Багдаде, все вышло так, как он ожидал: их никто не встретил. Монеты для телефона были припасены заранее, Пиотровский стал звонить советнику по культуре. Советник по культуре был человек славный, но из тех славных людей, что не очень-то любят возиться с соотечественниками.
О, какие они все теперь "другие", когда Пиотровский приезжает за границу в статусе директора Эрмитажа!..
- Как, приехали? Зачем? Мы же отправили телеграмму, чтобы вы не приезжали! Вы с ума сошли! - Голос советника нервно звенит в трубке багдадского телефонного автомата. Пиотровский делает вид, что ничего не знает: "Но мы же уже прилетели. И деться нам некуда. Вы предлагаете нам лететь обратно?".
- Да, надо лететь обратно, - горячится советник. А Ира, между прочим, смотрит на него. И невозможно не заметить, что она красавица.
- Но самолет уже улетел!
Пока они болтались в аэропорту, самолет действительно улетел.
Советник в конце концов смилостивился: "Ладно, сейчас приеду за вами". Рассказывает Ирина Пиотровская:
- Мне он сначала показался таким, не очень... Я его совсем не знала. То есть, конечно, знала, что есть такой Пиотровский. Но совершенно спокойно к нему относилась.
Но я сразу обратила внимание на его поведение в той поездке.
После того как Миша позвонил в посольство, нас встретила машина. И, слава богу, посол похлопотал о том, чтобы нас все-таки куда-то поселили. А поселили нас, надо сказать, в какие-то жуткие комнаты после ремонта. Я захожу к ним и говорю: "Ребята, давайте я вам вымою пол". А они: "Ну что ты..."