Дело, конечно, не только в том, что проект, который стал возможным благодаря участию Центра Пауля Клее, Фонда Бейелера в Базеле, других швейцарских собраний, приурочен к 200-летию установления дипломатических отношений между Россией и Швейцарией. Пауль Клее (если пытаться подыскивать аналогии, которые, впрочем, как любые сравнения, всегда хромают) - по значимости сопоставим с Пабло Пикассо. Не зря свой первый пятилетний юбилей Центр Пауля Клее в Берне отметил масштабной выставкой, сравнивающей этих двух мастеров-антиподов. Между ними, на первый взгляд, ничего общего. Один - темпераментный южанин, виртуоз, другой - иронический интеллектуал, интроверт. Один - испанец, кубист, воплощающий дух "парижской школы" начала ХХ века. Другой - питомец мюнхенской Академии, участник объединения "Синий всадник", методичный преподаватель Баухауса, потом - дюссельдорфской Академии художеств. Но любопытно, что среди коллег и друзей, которые навестили Пауля Клее в Берне в черные минуты его жизни, когда он, вынужденный уехать из Германии, стесненный в средствах, боролся с неизлечимой болезнью, были не только его соратник по Баухаусу Василий Кандинский (в Дессау их семьи жили в одном доме для преподавателей), но и Жорж Брак, и Пабло Пикассо. Когда Пикассо попросили определить место Клее в искусстве, он ответил: "Между Паскалем и Наполеоном".
Выставка "Пауль Клее. Ни дня без линии", которую до марта можно увидеть в Галерее искусства стран Европы и Америки XIX-XX веков (Волхонка, 14), позволяет "приложить" французскую мерку, предложенную Пикассо, к творчеству его немецкого собрата по веку и искусству. Тут обнаруживается, что широта и озадачивающая странность границ, кажется, впору художнику, который о себе говорил: "В этом мире я неуловим".
Соотнесение художественного опыта Клее с Блезом Паскалем, математиком XVII века и мистиком, создателем первой счетной машины (калькулятора, если угодно) и автора теологических трактатов, удивляет лишь в первый момент. Одна из загадок Клее - соединение интереса к детскому, интуитивному творчеству и скрупулезное выстраивание теории цвета и формы, натура мечтателя и железная воля и самодисциплина, вкус к эзотерике и внимание к политическим событиям.
Тут надо пояснить, что если мастера французского и русского авангарда в поисках обновления художественного языка обращались к архаике, фольклорному искусству, примитивам лубка и вывесок, или же экзотике африканского искусства, то Клее был среди первых (если не первым), кто обратил взгляд на детское творчество. В одной из рецензий 1911 года он убеждал читателей, что вовсе не обязательно ехать в Африку в поисках нового видения: "На самом деле есть вокруг очень ранние формы искусства. Они скорее будут найдены в этнографических музеях или дома в детской (не смейся, дорогой читатель), поскольку так рисуют дети. …Чем беспомощнее эти дети, тем больше смысла в их творчестве… Правда в том, что все эти картинки должны были бы рассматриваться более серьезно, чем все наши художественные галереи, поскольку это вопрос реформирования искусства сегодняшнего дня". Вполне возможно, что этим прозрениям Клее способствовал его опыт родителя. Когда в 1907 году в семье Клее родился сын Феликс, именно отец занимался его воспитанием и домашним хозяйством. Зарабатывала жена Лили, прекрасная пианистка, которая давала уроки игры на фортепьяно. В начале ХХ века в буржуазном немецком семействе такое распределение семейных обязанностей было, мягко говоря, необычным.
Как бы то ни было, но мотивы детской игры, тесно связанной с миром фантазии, цирка, театра, становятся важнейшими для Клее. В одном из залов можно видеть куклы, сделанные художником для сына. "Коронованный поэт" (в мантии из красной тряпочки и с лавровым венком), "Электрическое привидение" (с открытой розеткой вместо лица), клоун с торчащими ушами и страшное-страшное пугало из ткани в цветочек - все эти куклы, надевавшиеся на руку, участвовали в домашних представлениях, с ними играл Феликс. Куклы, правда, - точный повтор оригиналов (для них даже специально вручную ткали материю). Но тема марионеток, кукол и игры продолжается и в виртуозных рисунках художника. Достаточно посмотреть на образы "Канатоходца", балансирующего на странной неустойчивой конструкции, жонглеров с акробатами, отважных героев шапито, чтобы почувствовать хрупкую неустойчивость жизни, отвагу идущих по "соломинке" над пропастью жизни, восхищение их упрямым мужеством.
Вообще тема шутливой игры, радости открытий, детского восхищений чудесами мира останется, пожалуй, одним из постоянных лейтмотивов творчества Клее. При этом все это может легко уживаться с почти геометрическими построениями. Одна из самых веселых тонких работ - "Управляемый дедушка" (1930): среди парада кругов, треугольников и прочих геометрических персонажей, обнаруживаешь круглоголового малыша на руках предка, симметричное отражение "внука" в голове деда демонстрирует очевидный механизм манипуляции, прочерченный с помощью прямых. Пожалуй, из всех "механических" людей, вошедших в искусство ХХ века, эти двое - самые человечные. Причина в том, что Клее интересовали не роботы, его интересовали люди и возможность "сделать видимыми" структуры взаимоотношений, роста, изменения. Иначе говоря, его не интересовало превращение человека в механический объект, а ровно наоборот - органика, живое развитие, рост всего живого. Не случайно во время своего преподавания в Баухаусе, задавшись вопросом, как студентов "научить живому формообразованию", он мало того, что отправляется с ними на пешие прогулки, но еще собирает более 60 листов гербария для художественных занятий в классе. Листы с засушенными растениями, кстати, тоже можно увидеть на выставке.
Понятно, что тема детства, детского творчества оказывалась для Клее важной для осмысления "естественного" существования человека как части природного мира. Впрочем, его схемы и произведения напоминают больше не формулы ученых, а, например, разноцветные схемы линии жизни человека, которые вырисовывал Андрей Белый (их можно увидеть в экспозиции музея поэта в Москве). Но, конечно, естественное развитие, кроме рождения, имеет и другую точку "перехода" - смерть. И в работах Клее второй половины 1930-х годов тема этого "перехода" звучит все громче. И тут-то "детские" мотивы оборачиваются мистическими прозрениями. Теми, что дали повод Пикассо, говоря о Клее, вспомнить Блеза Паскаля.
Что касается сравнения с Наполеоном, то тут Пикассо явно не удержался от шпильки, намекая на увлеченное редактирование Клее своих дневников для поколений будущих читателей и создание рукописного каталога своих произведений со сложной системой помет, предлагающей градацию по восьми разрядам (плюс разрядом "вне разряда"). Но, по совести говоря, каталог очень даже пригодился. Это чудо самоорганизации тоже можно увидеть на выставке. Клее может показаться педантом, но его логика была безупречна. "Гениальность - это ошибка в системе", - говорил Клее своим ученикам. Но чтобы совершить ошибку, должна быть система. Вот ее-то, отлаженную систему, Клее и создавал, не жалея сил. Самое удивительно, что его воли хватило и на то, чтобы впустить гениальную ошибку. Как и его любимые герои, канатоходец и акробаты, он умел соблюдать баланс и держать равновесие.