"Нам Гоголи и Щедрины нужны" - заявлял великий кормчий. Недавно и Владимир Жириновский с трибуны Госсовета щедро одарил драматургов идеей "Мертвых душ". Но вот напишут "Мертвые души" - и, по свежим нормам, смельчака обвинят в искажении, напомнят, что рядом с отдельными недостатками есть завоевания, заклеймят очернителем, да еще за государственные деньги. Возник замкнутый круг, который мы сами себе и очертили - из лучших, понятно, побуждений. Но в таком круге левая рука никогда не знает, чего ждать от правой.
"Нам нужны такие Гоголи, чтобы нас не трогали" - смеялись в советские времена, и смех этот не стал менее актуальным. Вот ведь как хорошо посмеялись на Госсовете над еще одним предложением лидера либерал-демократов: сажать писателей, чтобы из них наконец выковались Достоевские. Ну, тут уж становится понятно, почему словами "либерал" и "демократ" стали браниться: мы умудрились и эти понятия вывернуть наизнанку.
Примем все это за новогодние шутки, хорошо. Но кинематографу надо жить дальше. А у творцов перед глазами самый кричащий пример года: "Левиафан". Еще в мае состоялся триумф фильма Андрея Звягинцева в Канне, чиновники и теперь охотно рапортуют о победах нашего кино. "Левиафан" уж согнулся под тяжестью призов, глядишь - и нового "Оскара" принесет в нашу копилку, а на родине все гадают, пустят картину на экраны Отечества или нет: мы уж и в успехе видим подвох.
Я против мата и тоже считаю: не затем ходим в кино, чтобы смотреть то, что и без кино видим. Было бы так - не писал бы Грибоедов "Горе от ума" в стихах. Станиславский считал, что если актер играет нищего, зритель не должен думать, что со сцены воняет. Горьковское "Человек - это звучит гордо!" прозвучало из уст обитателя человеческого дна. В том и отличие искусства от зеркала: не отражает, а интерпретирует. Истина эта объявлена архаичной, советской, и я понимаю желание прагматиков напомнить: это - истина! Но тогда начинать нужно не с кино, запутавшегося в теориях, а с теорий, заводящих кино в тупики, где нет зрителей. С того, что сегодня и учиться не нужно, чтобы стать властителем дум, и образованные люди внимают недоучкам, всерьез полагающим, что мочиться на экране - предел художнического откровения. И высоколобые теоретики уже отождествляют мат с русским литературным языком, который без мата теряет величие и мощь. Абсурд крепчает так, то впору говорить об эпохе, съехавшей с катушек. И вот его эманация: запрет на мат стал абсолютом и уже не имеет в виду того, что называют художественной необходимостью. Одно дело, когда фильм тупо имитирует улицу, где иной раз словечка в простоте не скажут. И совсем другое, когда у Звягинцева герой вдруг взрывается, как вулкан, и мы понимаем: для него это край!
Было давно ясно, что бездумно раскрепостившееся кино ушло за рамки цивилизации так далеко, что теряет последние очертания культуры. Было ясно, что неизбежно наступит реакция на эту свободу без берегов и рассудка. И маятник качнулся назад - так же резко и так же не зная разумных границ. Отсюда лихорадочные ограничения и установления, только углубившие проблему: плохое кино не исчезло, но страдает уже и серьезное искусство.
В стороне от драмы остался только тот, для кого снимают кино, - зритель. Выйдет такое кино на экраны или нет - ему безразлично. Он вообще отвык смотреть наши фильмы: грязь надоела и в жизни, моча на экране вызывает рвотные позывы. Это еще один крах теории реализма как зеркала: мы в кино идем не любоваться физиологией тела. Идем встречаться с Роммом, Чухраем, Тарковским, Хуциевым, Гайдаем, Рязановым, Абдрашитовым, Муратовой... Их кино - их взгляд, мысли, горечь, юмор, это и интересно. Вряд ли мы ждали бы этих встреч, если бы Ромм окончил семь классов, Чухрай не знал, что такое хорошо и что такое плохо, Тарковского интересовало только то, что курят и как совокупляются школьники, а Рязанова - как весело у нас гуляют.
Кадры из фильма "Класс коррекции"Но вот прорыв: за год внезапно образовались несколько сильных социальных картин. "Левиафан" препарирует государственный механизм, который, если бездействуют законы, может смолоть тебя в фарш. Зрители "Дурака" Юрия Быкова не случайно вспоминают бригадира Потапова из советского фильма "Премия": оба героя учиняют нравственный экзамен современному им обществу. В "Премии" общество экзамен выдержало, в "Дураке" провалилось - есть о чем подумать, а осознание - шаг к лечению. "Комбинат "Надежда" Натальи Мещаниновой продолжает исследовать общество, которое само испоганило среду, где обитает, само сделало жизнь невыносимой и теперь, как чеховские "Три сестры", рвется валить куда угодно, лишь бы не видеть всего, им же сотворенного. Талантливые, умные фильмы, они могли бы делать погоду в кино и в обществе, но долго ждут выхода на экраны, а если и выходят, то так, чтобы никто не видел. И не подхватывает поднятые ими проблемы ТВ. И не кипят спорами киноклубы. И то, что раньше называли посланием художника, выражение его тревог и боли, канет в пустоту. Кого винить? Прав "Дурак": только себя.
В мире кино, театр, литература утверждают равенство людей независимо от цвета кожи, национальной принадлежности, религиозной или сексуальной ориентации: какое мы имеем право лишать прав других, пусть непохожих? Результаты этой работы: страна, где еще полвека назад в трамваях учреждали отсеки для чернокожих, голосует за лидера, уже не думая о цвете кожи. Да, это была работа искусства - работа воспитательная, как бы ни чурались этого слова адепты "чистого искусства". Но искусство чисто, только если оно делает чище жизнь. И вот в России появился первый за десятилетия фильм о проблемах больных детей, подростков-инвалидов. Я видел, как французский зал стоя аплодировал картине Ивана Твердовского "Класс коррекции" - о ростках жизней, закатанных в асфальт невежества и предубеждений. Фильм триумфально идет по фестивалям, срывая награды и благодарные овации. Стал он событием на родине? Прокатчики его оценили: сделано 300 копий, но посмотреть их потрудились около 25 тысяч сограждан. Остальным судьбы инвалидов неинтересны.
Такое кино не "черноту" подпускает в солнечные просторы родины, а за нее болеет и пытается осмыслить, что с нами происходит. Ищет ответ на вечный, еще Шукшина мучивший вопрос. Но ищет уже в одиночку - без нас. Мы заняты: смотрим "Пусть говорят", а там хоть трава не расти.
Вот такой тревожный период переживает кино - надо выжить под ударами слева и справа, сзади и спереди. Одни тянут его открывать зрителю глаза на то, что зритель и так знает. Другие требуют патриотизма, путая его с ура-патриотизмом. Нормальная ситуация, когда фильм кому-то нравится, а кому-то - нет, вырождается в театр военных действий: уже зафиксирован случай, когда спор о фильме привел супругов к разводу, люди стали врагами. Мы такой переживаем исторический момент: сделаешь хорошо - непременно кто-то закричит, что плохо. Не обсуждать будет - осуждать. И если "Левиафан" получит "Оскара", могу уверенно предсказать, что вместе со мной этому порадуется только половина интернета. Вторая будет с понимающим прищуром толковать о вражеском камне в наш безгрешный огород. Иначе мы уже не умеем.
Невольно поверишь в энергетические поля, которые излучает сообщество: поля добрые, благорасположенные, умные - и поля злобные, агрессивные, дурные. Это очень заразные поля, и сейчас пандемия агрессивной подозрительности. Она пройдет, и мы будем с ужасом разгребать то, что сами наворотили. Для того и были нам предложены горькие таблетки - лучшие, патриотические, болеющие за родину фильмы 2014 года. Не зеркало - увеличивающее стекло.