Родословная спектакля многое объясняет. Додин представил всем известную историю как внятное воспоминание сошедшего с ума Германа обо всем, что с ним произошло. Великий Давид Боровский увидел персонажей, как увидели бы их Босх об руку с Хогартом, если бы рисовали русских времен Чайковского. В результате Лиза, Графиня, Томский, Елецкий и прочие так или иначе общаются с растрепанным главным героем в больничном исподнем, едва способным оторваться от унылой железной кровати, и эту печальную историю поддерживает хор умалишенных.
Его кровать с мятой постелью можно рассмотреть сразу на увертюре, а затем по сцене идут вереницей дети, в сильную долю неловко шагая правой. Их и других "нормальных" режиссер пока расставляет на приподнятый над основной сценой подиум и по мере развития действа допускает до Германа. Решение дает режиссеру массу возможностей, и, используя их, Додин примиряет со странностями сюжета. Герман изначально смотрит на окружающих снизу вверх, догадываясь, что им не сравняться. Томский со товарищи в любой мизансцене выглядят гораздо гнуснее обычного, поскольку строят козни совершенно беззащитному человеку, больному.
Выбор Лизы тем более странен, что идет она не к занудно положительному Елецкому, по решению постановщиков живущему с ней в общем сценическом пространстве, а к Герману, вниз. Ну и та самая кровать в желтом доме - то грустный любовный альков, где Герман путает Лизу и Графиню, то смертное ложе старухи (Герман выговаривает лежащему в его постели трупу), то ломберный стол. В этом мире пастораль "Мой миленький дружок" исполняется вслепую, с повязками на глазах. Финалом хорошо продуманного ада становится объединение светских приятелей Германа и душевнобольных в общую бесноватую толпу.
Общее впечатление от спектакля - "старая школа" со всеми вытекающими. С одной стороны, все предсказуемо и видано-перевидано, как "Корабль дураков", с другой - каждый режиссерский шаг обдуман и логичен, так тщательно уже не шьют. Очевидно, что Парижская опера и прочие европейцы оценили отсутствие клюквы, а после недавнего "Князя Игоря" я уж побоюсь сказать, что для Большого этого мало. Если бы к поставленному добавить качество исполнения, получился бы респектабельный еще один пункт афиши главного российского театра. Но певцы поддержали впечатление полуудачи - в ансамблях удручающе разбредались, поначалу впечатлили только меццо Агунда Кулаева - Полина, Александр Касьянов - Томский да почти бессловесный Максим Пастер - Чекалинский. Оркестр под водительством Михаила Юровского был почти хорош, а порой и могуч и будто тянул на себе певцов к кульминации. Так что обычное успокоительное "к финалу певцы распелись" - истинная правда, и от сакраментального "Что наша жизнь - игра!" Германа - Владимира Галузина действительно пробрало до костей.
"Сегодня ты, а завтра я" - будем считать, что сегодня - Лев Додин.