В танц-спектакле нет густых цитат из Достоевского. В толпе героев только самому себе можно придумать Рогожиных и Мышкиных, а Настасью Филипповну отличить от Аглаи. Постановщик будто дал возможность каждому артисту и зрителю примерить на себя разные роли, что в случае с Достоевским вполне уместно: только что до слез жалко весь белый свет, а через минуту ты готов громить его ради собственного мелкого удовольствия. Странная, не отвечающая штампованным ожиданиям музыка (Ник Берч, Швейцария), хлопающие двери в пустом пространстве (сценография и костюмы Сергей Илларионов), дюжина людей в монотонном алом, чьи половые различия обозначены как цилиндр-капор и фрак-турнюр. Присев, они вздувают вуаль с помощью громадных вентиляторов. Люди впутываются в отношения друг с другом и с окружающим миром (медиа Максим Яхонтов), пытаются обработать хрупкую героиню, "умирают насмерть", замирают в движении - конечно, гармонии никто не обещал. После общих агрессивных плясок и сольных потусторонних танц-реплик невозможно разобраться, плох каждый отдельный герой или хорош, а ставить ли знак равенства между идиотом и святым, каждый решает сам.
Постановщик отсылает не только к Достоевскому, еще к Пине Бауш с ее гениальным манифестом визуального театра "Кафе Мюллер", когда-то перевернувшим мир и чуть позже одну шестую часть суши. Ее зоркий подход к жизни с ее величием и абсурдом никогда прежде не оживал на сцене в такой полноте. Доступен ли "Идиот" для таких препараций - да, вполне доступен. Если уж кто и имеет основания брать для танц-спектакля любой литературный текст, так это Пепеляев. Не только потому, что новый спектакль хорош. Пепеляев находит общий язык с труппой современного танца обновленного "Балета Москва" с умным директором Еленой Тупысевой, и в его распоряжении собственные мысли, танцовщики-артисты (которыми не оскудеваем) да подкрепление в лице давно проверенных коллег. Пепеляев с достоинством носит лавры одного из пионеров отечественного современного танца и почетную кличку Дед. Но, как и весь российский танец, в отличие от проникшего всюду от подмостков до рекламы мирового contemporary dance, он опять на обочине любого мейнстрима, нерастворимый, как масло в воде. Между тем его труды давно пора включать в академическую историю новейшего российского театра хотя бы потому, что он превращал в достойные танц-спектакли сочинения Чехова и Пригова, Ерофеева и Рубинштейна, давая повод подумать о становящейся все тоньше и призрачней литературоцентричности российского искусства да о пресловутой связи времен. Только в "Кафе "Идиот"" эти мысли и могли окончательно оформиться.