Евгений Примаков - "Тончайший и жесточайший, когда дело шло о Родине"

Но ушел. На 86-м, что так мало для него, для всех нас и так плохо для политиков, которым было у кого учиться не политике, а твердой, свою страну оберегающей мудрости.

А теперь снижу пафос. Вы можете представить год 1958-й или 1959-й, здоровую коммуналку в центре Москвы, и третьеклассников, копошащихся рядом со взрослыми гостями. Это мы приходили в гости к однокласснику Саше Миндадзе, где всех пришедших - больших и маленьких - принимал добрейший хозяин - Анатолий Борисович Гребнев, один из лучших сценаристов советского, российского кино.

Сколько знаменитостей, актеров, режиссеров во главе с Кулиджановым и Карасиком, писателей, журналистов… И на фоне всего этого триумфального великолепия царствует Женя, дядя Женя, еще не Евгений Максимович и не Максимович. Но уже такая умница, такой рассказчик и мастер не просто восточных, а тончайших тостов. Неудобно писать, но этот приземистый, широкоплечий, вызывающе хорошо по тем небогатым временам одетый человек в галстуке возвышался над всей элитой. Не слишком замечал ползающую ребятню - Сашу Миндадзе, унаследовавшего талант отца, Сережу Караганова, нашего лучшего политолога, меня, постоянного переспрашивавшего, а что сказал вот тот дядя Примаков. А он говорил, ввергая настоящих и отлично улавливающих его мысли слушателей то в смех, то в некое уныние, а иногда даже в будящие коммуналку аплодисменты.

Годы спустя мы читали его материалы с Ближнего Востока. И были способны понять, как глубоко проник он в таинственный, закрытый для чужих арабский мир, превратившийся для него в свой.

Непонятно было только одно: как это Примакову удалось? Однажды в разговоре с изворотливейшим хитрецом Арафатом году в 1993-м-1994-м услышал я из уст главы Палестины чуть не стихи в адрес Примакова. Мне кажется, что отношения СССР, России с теми странами и складывались в ту пору легче, понятнее, потому что за нас и для нас их без видимых усилий наладил все тот же Примаков.

Журналист "Правды" и академик, писатель и тончайший дипломат. На поприще переговорщика он действовал столь умно и умело, что не согласиться с ним выглядело вопиющей глупостью. И оппоненты были вынуждены соглашаться.

А когда грянула эпоха перемен, Евгений Максимович ни на миг не поверил в наступление всеобщего международного благоденствия. Я тогда был долго и далеко от Родины, и назначения Евгения Максимовича в сентябре 1991-го директором созданной Службы внешней разведки не понял. Ведь академику надо находить язык с профессионалами. Да и зачем ему эта расстрельная должность, когда люди с длинными высунутыми языками не просят, а требуют разведку закрыть, всех на СССР работающих, включая легендарного Джорджа Блейка, отправить домой в Англию, а имена агентов, друзей и сотрудников придать если не анафеме, то уж точно гласности. Всерьез требовали рассекретить архивы, дать доступ еще тем депутатам на территорию штаб-квартиры. Почему-то кажется, что так бы и произошло, если бы академик не отбил те яростные атаки на свою высотку. Причем с абсолютным хладнокровием. Он защитил всех. Остановил увольнения. И не думал заниматься люстрацией. До сих пор люди из СВР вспоминают своего Максимовича: спас, не дал внешней разведке сгинуть, погибнуть, как погибло под сносимыми праведными и неправедными руинами уже многое.

И на помощь Примаков призвал именно гласность. Создал Пресс-бюро СВР, рассекретил подвиги безвестных до того разведчиков, постепенно заставив народ уважать их совершивших, а заодно замолчать тех, кто мечтал срубить умнейшие головы.

Расскажу о личном. Однажды я написал письмо на имя Директора Примакова с просьбой предоставить мне материалы: не только пыльные, архивные, а также живых разведчиков. Только так, утверждал я, российский народ и может заинтересоваться сделанным разведкой. Надо мной посмеялись, однако письмо Евгению Максимовичу передали. Через два-три дня радостно смеялся уже я: Директор разрешил почти все, кроме представлявшего гостайну.

Доводилось бывать и в кабинете Примакова в Ясенево вместе с коллегой Еленой Овчаренко. И это всегда было так увлекательно, здорово. И даже вкусно, потому что кормили нас, как и любил Директор, с допустимым изыском. Рассказчик Примаков был всегда в теме. Не только разведки. А однажды полез в сейф и вытащил оттуда пистолет, с гордостью нам с Леной продемонстрированный. Правда, мы сразу уразумели, что со стрельбой у Евгения Максимовича не так здорово, как со всем остальным, и он, поняв все еще быстрее нас, быстро убрал оружие с глаз долой.

За несколько дней до его назначения министром иностранных дел я спросил Примакова, правда ли, что он собирается уезжать из этого кабинета на Смоленскую. Директор задумался. Ответил, что ему и здесь хорошо и почему он должен что-то менять в своей жизни. В это верилось: разведчики Максимыча только что не обожествляли. А на следующей неделе в России появился новый министр иностранных дел.

Так в 1996-м нужно было для страны, так ей, России, наверное, не ему, было лучше. Уважаемый поголовно всеми, даже злейшими оппонентами, он аккуратно, без помпы вытягивал державу из той глубокой ямы, куда ее успели затянуть. Тончайший и жесточайший, тактичнейший и бескомпромиснейший, когда дело шло о Родине, он успел быстро отыграть немало из вроде бы навсегда сданного. Тут все вспоминают легендарный разворот над Атлантикой. Он летел в США, когда стали бомбить Югославию. И самолет вернулся. В двух газетах были даже опубликованы материалы о встречах министра в Вашингтоне. Но атлантический разворот был подготовлен, предопределен всей его предыдущей деятельностью. То был восклицательный знак в российской политической линии. Или красная строка, с которой мы не продолжили, а начали именно благодаря усилиям Примакова. Мы и сейчас пишем эту дипломатическую главу чернилами из его личной золотой ручки.

Он был назначен премьером. Нет, тут дело не в сказке, и не по законам волшебства именно при премьер-министре Евгении Примакове Россия росла, крепла, набиралась экономической мощи. Он наконец-то решился на то, чего боялись и сильные личности. Прижал олигархов, намекнул о ждущих кое-кого спальных местах, напоминающих нары. Сделать это было необходимо. Смельчак должен был когда-нибудь отыскаться.

И участь его была предрешена. Казавшаяся незыблемой олигархия затряслась, объединилась. Примаков мог стать президентом, и от этого кое-кого бросало в дрожь. Нашептали через самых-самых Ельцину близких мерзкую ложь. Презрев нравственный этикет, глава государства на всю страну заметил протокольную неточность: неправильно сидим. За день до ухода из премьеров я беседовал с Евгением Максимовичем. Верный его друг и помощник Томас Колесниченко, с которым мы отлично понимали друг друга, пригласил к Примакову. Томас и я нервничали. Намекали мне, что это - последнее интервью собеседника в таком ранге. А Примаков поражал спокойствием. Четко, прямо по полочкам все раскладывал. Объяснял на будущее, как не попасть в тот же капкан. Переживал не за себя. За нас.

Беседа едва вышла, как Примакова уволили. Олигархия в последний раз одержала победу. Но проиграла, ибо показала себя в нагом уродстве. Убрала-таки лучшего премьера.

Если хотите, расскажу, как сам Евгений Примаков объяснял в узком кругу, что произошло. Ручаюсь за каждое услышанное тогда слово. Коротко: Ельцина убедили, будто "этот" его подсиживает. Примаков с присущей ему твердостью наветы отверг. Однако Б. Н. от принятого решения не отказался.

Как-то относительно недавно (выдаю тайну) я попал на вполне официальную, но сугубо непубличную встречу бывших министров иностранных дел и их замов. Из всех не было лишь Козырева. О чем только не шла речь. Но, никого не обижая, напишу, что действо крутилось вокруг Примакова. Это он был главным действующим лицом. Делал замечания. Иногда резкие. Выступал с предложениями - дельными. Рассказал пару смелых (политических) анекдотов, приводить которые еще рановато. Он оставался авторитетнейшим политиком, которому внимали коллеги по рангу. Потому что могут быть ранги, должности, награды. Но ценность политика определяется им свершенным. Здесь академик, директор разведки, министр и премьер Примаков успел очень и очень многое.

Итоги Евгением Максимовичем Примаковым оставленного нам предстоит подвести. А завещанного - выполнить.