- Какие чувства связывают вас с отцом?
Приставкина: Мне постоянного его не хватает… Для меня его скоропостижный уход - самая большая несправедливость, с этим сложно смириться. Я поздняя дочка. Папа говорил, что сверяет по мне часы, что с моим появлением начал жить заново. Называл меня поплавочком. Хотя кто чей был поплавочек, это большой вопрос.
И он всегда знал, что у него родится дочка Маша. Мы с ним очень похожи. И всегда были внутренне неразделимы. И сейчас я знаю, что он меня видит, поддерживает и гордится моими маленькими успехами.
- Вы появились до того, как у отца появилась слава?
Приставкина: Чуть раньше. Или мы появились вместе.
- А как вы воспринимали его известность?
Приставкина: Я всегда им очень гордилась. И ему это было приятно. Но у известности есть обратная сторона. Слишком много внимания - это тяжело для семьи, для ребенка. А когда он начал работать в комиссии по помилованию, стало еще тяжелее. Было много угроз. Поскольку в комиссию входили люди известные, недовольство выливалось на них, и прежде всего на папу. Но он не мог отказаться от этой работы. Слишком он верил, что каждое пусть маленькое, но доброе дело может изменить мир. Верил и так жил и никогда не отступился, не ожесточился. И я стараюсь.
- Ваши литературные вкусы формировались под его руководством?
Приставкина: У нас огромная библиотека, которую папа и мама собирали полжизни.. Подходить и выбирать из нее книгу - привычка детства. Но определиться со вкусами было сложно. И слишком высока свобода выбора! Я все читала, но не могла себя найти. Со временем полюбила Булгакова, стихи Пастернака, "Сто лет одиночества" Маркеса. Сейчас я люблю читать иностранную литературу в оригинале. Благодаря родителям я с детства учила иностранные языки, пока остановилась на четырех, включая греческий. Современной литературой не очень интересуюсь, наверное, потому что еще не осилила всю классику. Хотя знаю, что папины студенты в Литинституте были очень талантливыми ребятами. Например, с Владимиром Шпаковым из Санкт-Петербурга, папиным студентом "первой волны", они всю жизнь оставались в очень хороших отношениях, и мы до сих пор дружим.
- Он вам нравится как писатель?
Приставкина: Конечно. Сейчас я перечитываю папу, чтобы быть к нему поближе, и как будто его слышу. Перечитываю обычно "Синдром пьяного сердца" и сказки. Многие судят о папе по одной книге, по "Тучке"... Тема войны, безусловно, была главной темой его жизни. Но в "Синдроме пьяного сердца" и в сказках совершенно другой Анатолий Приставкин - с особым языком, с юмором. А сказки вообще родились из рассказов для меня. Мне и в голову не приходило, что рассказанное мне вечерами записывается и превращается в "Летающую тетушку"...
Но, например, свою "Долину смертной тени" папа мне не позволял читать. Говорил: нельзя, это страшно. Она касалась его работы в комиссии и была таким эмоциональным выплеском. Хотя я видела дома все эти уголовные дела и была "в теме", он считал, что в книге все слишком концентрировано. Ну а в остальном - высокая свобода. Но чем больше свободы, тем больше ответственности во всех сферах жизни. Я рано повзрослела. Была такая серьезная маленькая. А папа всегда оставался большим ребенком, доверчивым, наивным, добрым.
- Детей богатых называют "золотой молодежью". Тогда дети интеллигенции, культурных знаменитостей - "серебряная"? Что это за генерация?
Мария Приставкина: Не знаю, я поздно родилась, когда у большинства папиных ровесников уже были взрослые дети. Росла сама по себе и скорее со взрослыми, чем с детьми. Меня часто не с кем было оставить, и родители меня везде брали с собой. И вот я сплю тихо в уголочке, пока папа снимается в телепередаче у Зиновия Гердта. Гердт, кстати, так переживал по этому поводу, что подарил мне игрушку. Люди великие почти всегда просты и добросердечны. Неповторимая Белла Ахмадулина, потрясающий Фазиль Искандер, добрейший Булат Окуджава и многие другие, с кем мне повезло общаться - вот мои друзья детства.
- У него осталось что-то неизданное?
Мария Приставкина: Уже посмертно мы опубликовали "Король Монпасье Мармелажка Первый". Папа восстанавливал это произведение с конца 80-х. Мы тогда были в Риге, папа ушел протестовать вместе с местными жителями, мы с мамой куда-то ушли, а наш номер в гостинице вскрыли и уничтожили дискеты с романом, всю его работу. И папа с тех пор роман восстанавливал. Времени у него было очень мало из-за работы в комиссии по помилованию. А на творческий процесс ведь надо еще настроиться. Также любимое - сборник писем, дневников, эссе "Личный архив" с предисловием мамы. Он вел дневники, очень много записывал от руки, а потом одним из первых приобрел ноутбук. Сначала старый, потом современный.
Он всегда шел в ногу со временем. Он же окончил авиационный техникум и очень хорошо разбирался в технике. И дома все делал своими руками. Считал, что мужчина, который не может починить розетку, это не мужчина. А в записные книжки он записывал пойманную мысль. Литературную форму все это приобретало, когда мы ездили в отпуск или когда он на месяц уезжал в дом отдыха и там работал с утра до вечера. Мама, конечно, берегла его творческий режим. Она была его ангелом-хранителем - и редактор, и хозяйка, и литературный секретарь, и муза-вдохновитель, а главное - любимая женщина. И для меня папа всегда находил время. Мы с ним гуляли вместе, разговаривали. Он учил меня водить машину. Вообще всему учил. В каком-то смысле учил быть женщиной. Всегда говорил: так с будущим мужем нельзя будет себя вести, не показывай характер, прячь под пятку, а то замуж не выйдешь. Папа сам очень долго был один. Ходил в самых завидных женихах Союза писателей. Такой одинокий волк. Хозяйственный, с запасами домашнего варенья, маринованных грибов. Борщ маму он, между прочим, учил готовить… А мама работала литературным редактором в блистательной "Советской России" и, по-моему, даже не слышала о писателе Приставкине. Случайно поехала отдыхать в Юрмалу, в Дубулты, и встретила там папу. Хотя у нас есть подозрение, что моя будущая крестная, мамина начальница Инна Давыдовна Громова, хорошо знавшая папу, могла спланировать эту встречу.
Для мамы было абсолютно неважно, известный или неизвестный писатель ей достался. Куда важнее, что у нас в доме всегда был настоящий мужчина. Его мужская харизма была для нас очень важна. Он был настоящий джентльмен, кавалер. Как он танцевал! По очереди - со мной и с мамой и даже с нашим лабрадором Кармен, - чтобы никому не обидно было.