Название, которое поначалу кажется то ли кокетством, то ли знаком осторожности перед ретивыми защитниками классики, необыкновенно точно передает суть дела.
Слова и мотивы чеховской пьесы являются у Жолдака именно по ту сторону.
По ту сторону жизни и смерти, но и по ту сторону таинственной пульсации чеховского текста, чей сдержанный лаконизм точно в капсуле удерживает перенасыщенное вещество смыслов.
Три сестры - птицы неведомого мира - летают на фоне фантастического неба другой вселенной, кричат точно чайки, те самые, что волновали воображение Чехова, волнующе и тревожно. Их только что воскресили на наших глазах, отправив в 4015 год, и вот они у самого края сцены, там, где молчит пустой партер и где на прозрачной завесе пульсирует космический океан памяти из "Соляриса" и восходит тревожная, меланхоличная луна.
Совсем скоро мы забудем о юмористической рамке фантастического голливудского блокбастера и полностью погрузимся в болезненный и прекрасный мир, прошитый памятью насквозь.
Скоро нас захватят знаки глубоких детских травм, вытесненных в бессознательное семьи и истории. Фигура отца (Игорь Волков), сидящего в кресле, рядом с которым склонилась Маша (Елена Вожакина), тихо напомнит нам наше прошлое, фильм Тарковского "Зеркало", мучительную тайнопись Бергмана. Смешной Вершинин (все тот же Волков) прибудет на космическом корабле и, вылезая из люка, предстанет ярмарочным шутом, чтобы побеседовать со зрительным залом.
На моем спектакле он даже вступил в полемику с Жолдаком, недовольным техническим уровнем спектакля, и потребовал "продолжения банкета", и победил, дав нам шанс увидеть всю подрывную стратегию режиссера, распаковавшего капсулы лаконичных чеховских диалогов и открывшего за их завесой то, что накопила наша память и цивилизация за ХХ век.
Море пульсирующей болью памяти захлестывает сцену Александринки.
Генерал Прозоров пребывает сюда в облике Вершинина, и Маша просто не может его не полюбить.
Ольга (Елена Калинина) неожиданно оборачивается Наташей (так загрузилась информация в ее оперативную память), и окажется, что Андрей выбрал себе невесту по образу и подобию старшей сестры.
А бедная младшая - Ирина (Олеся Соколова) - так и не найдет ключ от своей души, запертой как дорогой рояль, и случится это именно потому, что ее детская память навсегда сохранит тревожный, расколотый образ семьи, в которой кроме папы-генерала будет являться чудесный доктор и играть с ней в тарелочки.
Собственно, ее метания между товарищем детских игр Соленым (Владислав Шинкарев) - томным и роковым красавцем с декадентской раскраской - и Тузенбахом (Иван Ефремов) - часть той же травмы. И результатом этой травмы будет смерть барона в капсуле-трубе, где его изнасилует Соленый.
Дикий и кому-то кажущийся шокирующим этот образ-- сродни всей атмосфере насилия, которая разлита в спектакле. Насилие и глубокая поэтическая пульсация - между ними, собственно, и располагается этот чувственный, волнующий опыт, в котором мы все становимся частью воображаемого "Соляриса", частью той межпланетной станции, которая бесконечно несясь в будущее, заряжена памятью как взрывчаткой.
Самые страшные сцены насилия все же связаны с семьей Маши, выбравшей себе в мужья взрослого (и оттого похожего чем-то на отца) Кулыгина (Виталий Коваленко) - страшного и жалкого садиста. Этот блестящий образец садо-мазохизма непрестанно бьет Машу в их чудесном домике-коробочке, стоящем посреди распахнутой в космос сцены, насилует после ее прощальных объятий с Вершининым - страшно и коротко - прямо на пороге этого милого семейного гнезда.
Семья вообще в этом сезоне стала объектом глубоких и болезненных театральных исследований. Совсем недавно о травматичном опыте семьи поставил "Русский роман" Миндаугас Карбаускис.
Маша, единственная замужняя сестра в пьесе, то и дело подает SOS с гибнущей лодки традиционной идиллии, а Ольга и Ирина с ужасом открывают неведомый и взыскуемый мир с его неожиданной стороны.
Страшный родовой спазм, месть рока нагоняет сестер, которые летят с криками подстреленных чаек туда, где по величественному партеру с зачехленными креслами ползут проекции леса, где ходит мама и кличет: "Домой!". Возвращение домой оказывается короткими расстрельными выстрелами.
Память нагоняет нас и делает невозможным побег даже в 4015 год. Жолдак со своими восхитительными актерами создает ритуал исцеления глубочайших травм, вынимая их из герметичных капсул чеховского языка - чтобы они не накрыли нас водами небытия. И это не только семейные травмы, это травмы нашей коллективной, исторической памяти, которые все никак не удается выговорить до конца.