Давка на Ходынке 30 мая 1896 года, унесшая жизни почти 1400 человек и покалечившая многие сотни, по сей день остается одним из самых трагических происшествий подобного рода в мировой истории последних двух столетий. Событие почти уникально в том плане, что никаких альтернативных версий его не существует (романные придумки в стиле Бориса Акунина не в счет), локальные споры возможны разве что по второстепенным вопросам: кто больше виноват в случившемся - министерство императорского двора или московское генерал-губернаторство. Нет даже различия в оценках случившегося, мнение однозначно: катастрофа нанесла серьезный, в чем-то непоправимый удар по репутации царской власти в России, что не замедлило сказаться на роковых для нее событиях близкого начала ХХ столетия.
А ведь до Ходынки прочность устоев самодержавия не вызывала вопросов даже у его противников. Если стереть из нашего прошлого эту вполне "случайную черту", то такие современники событий, как 26-летний Владимир Ульянов, 17-летний Сосо Джугашвили или 15-летний Александр Керенский, могли и не попасть в кадры позднейшей кинохроники в качестве будущих лидеров страны, а псевдонимы Ленин и Сталин не вышли бы за пределы узкого круга недовольных властью радикалов. Никакой революционной ситуации в мае 1896 года не было и не предвиделось, внезапную смерть в октябре 1894-го 49-летнего Александра III страна пережила без особых потрясений, на молодого царя возлагали большие надежды, и коронация должна была укрепить эти чувства. Дневник Николая II, впрочем, показывает, что множественность церемоний в условиях московской удушливой жары тяготила монарха: его оторвали от семейной гармонии, еще более упрочившейся с рождением в ноябре 1895-го первенца - дочери Ольги. День отъезда на коронацию отмечен характерной записью: "В первый раз после свадьбы нам пришлось спать раздельно: очень скучно!"
Пройдет 12 дней, и скука обернется недоумением и растерянностью - такие чувства охватили императора после известий о массовой гибели его подданных, прибывших на организованный властями "народный праздник" на Ходынском поле. Настроения толпы понять можно - царь совсем молод, до новой коронации и раздачи царских подарков можно и не дожить, самые смышленые сообразили, что в следующий раз Николай II устроит похожие торжества в Москве только через 17 лет - по случаю 300-летия династии Романовых. Вот и заполнила Ходынку с вечера 17 мая "толща народу", которую великий князь Константин Константинович (он же поэт К.Р.) сравнил в своем дневнике с нашествием Бонапарта: "Собралось семьсот тысяч народу, то есть более, чем Наполеон привел с собою в Москву".
Организаторы, как водится, "хотели как лучше" - надеялись, что при плохой погоде появится всего несколько десятков тысяч, а если и побольше, то всё обойдется так, как обозначил в дневнике генерал Алексей Николаевич Куропаткин: "Представители Министерства двора, конечно, не имели никакого понятия о толпе, при устройстве гулянья не приняли никаких мер предосторожности для избежания несчастий. Они наивно думали, что народ чинно соберется, будет стоять в порядке (они, кроме того, не ожидали и такого наплыва), затем, когда в 10 часов откроют буфеты, будет проходить спокойно, получать подарки, и что к 2 часам дня, ко времени приезда государя, все будет роздано, и счастливый народ с подарками в руках встретит царя и царицу".
Сам повод для массовой давки, когда с рассветом, по выражению Максима Горького, "плотно спрессованная, икряная масса людей" стала напирать на ларьки для раздачи подарков, сегодня может показаться странным. По словам Куропаткина, составные части бесплатного сувенира в жару выглядели по-разному: "По рассказу рабочих, колбаса была дана гнилая, вместо конфект дали труху из стручков. Пиво было зеленое. Пряники хороши. По рассказам, чины Дворцового ведомства сами заготовляли запасы, и они испортились. Колбасы, сложенные на Ходынке, частью попортили крысы". Но действовала-то "икряная масса" совершенно логично: подарков было заготовлено всего 400 тысяч, народу собралось явно больше, а стоявшие на раздаче артельщики по всем законам распределения дефицита стали заблаговременно снабжать своих знакомых... Много кто давился совсем не ради колбасы: по ходившим в толпе слухам, "на платках будут нарисованы - на одних корова, на других лошадь, на третьих изба. Какой кому достанется, тот и получит от царя либо лошадь, либо корову, либо избу".
Сдержать толпу было некому: те 750 человек, что выделили для охраны мероприятия с подарками, явились в 5.30 утра, когда гибельный процесс уже пошел; только к 10 часам было назначено прибытие 3050 человек, призванных обеспечить присутствие на Ходынском поле императора. Ко всем бедам властей добавилась неминуемая гласность: скрыть катастрофу такого масштаба не могла никакая цензура, а из 200 корреспондентов, освещавших коронацию, в гуще давки оказался самый талантливый и выживший почти чудом - знаменитый летописец русской жизни Владимир Гиляровский, описавший увиденное честно и ярко.
Давка на Ходынском полеУзнав о случившемся, император, царская фамилия и просто власти растерялись - и это было самое страшное для них не здесь и сейчас, но на перспективу. "Недопустима была виноватая улыбка на лице владыки стомиллионного народа", - безжалостно справедлив вердикт Горького в "Климе Самгине". В описание Ходынки, ставшее с тех пор востребованным сюжетом отечественной словесности, неизбежно включается и посещение императорской четой того самого поля, и не отмененного блестящего вечернего бала у французского посла маркиза Монтебелло. Случилось так, что проявленные монархом и его окружением искренняя скорбь и реальная помощь пострадавшим забылись вскоре по напечатании о благодеяниях в газетах, а история с балом и танцующим контрданс царем врезалась в память тому самому обществу, которого, как считается, в России нету чуть ли не до сих пор. Общество же по всем законам модернизации оказалось не только информированным, но и информационным, готовым к информационной же войне с властью.
Но сразу же после Ходынки все стихло. "Незлобивый народ забыл об этом", - верно обмолвился Горький. Со временем позабыл о трагедии и незлобивый царь, да аукнулось случившееся скоро, при первых же трудностях у правящих. Стереотипы "Николая Кровавого" и "проклятого царского режима", они оттуда родом, с кровавого поля трупов. Пройдет всего-то 10 лет, и совсем не революционный поэт Константин Бальмонт напишет, а на всю страну разлетится зловещее:
Кто начал царствовать - Ходынкой,
Тот кончит - встав на эшафот.
А еще через 11 лет ходынские мотивы причудливо возвратятся к Николаю II в черную минуту: Александр Иванович Гучков, в 1896-м член Московской городской управы, распоряжавшийся на похоронах жертв давки "дельно и спокойно", столь же спокойно примет в марте 1917-го отречение от престола императора, чья коронация станет последней...
"До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном народном празднике . Собственно там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и Славься ..."