В Петербурге представили спектакль-лауреат Золотой маски-2016 "О-й. Поздняя любовь". Обмениваться мнениями о постановке спокойно у зрителей не получается: спорят. В основе постановки Дмитрия Крымова - пьеса Александра Островского, актуального и популярного у нас, как считается, во все времена. Что не помешало Крымову, унаследовавшему от своего знаменитого отца Анатолия Эфроса тягу к парадоксальности, "добавить" в драматургию классика немного гротеска, чуть-чуть патетики пополам с комизмом, и получить "на выходе" несколько неожиданного, но вполне современного нынешнему зрителю Островского. Мыслями об этом и поделился с "РГ" режиссер, он же профессиональный художник, он же преподаватель Российской академии театрального искусства.
Ваш спектакль "О-й. Поздняя любовь" получил "Золотую Маску" как лучший спектакль малой формы. Хотя саму постановку "малой", мне кажется, никак не назовешь.
Дмитрий Крымов: Любой формат - это условность, чисто техническое разделение. Ну вот, к примеру, есть у Пушкина стихотворение "Я помню чудное мгновение". А у Твардовского поэма "Василий Теркин". Если бы им вручали награду, то, что же - Пушкин получил бы ее в номинации "малая форма", а Твардовский - за "большую", так? Но ведь это странно, не правда ли, имея в виду оба гениальных творения?..
Для меня безразлично, в каком формате работать. Я много лет ставлю спектакли в театре, где 200 мест. И в этом смысле обречен на так называемую малую форму. Что меня, конечно не устраивает. С другой стороны, когда Анатолий Васильев, к которому я когда-то пришел в его "Школу драматического искусства" со своим актерским курсом в поисках места для продолжения работы, первым делом повел меня смотреть зал. В нем оказалось 48 мест. Я робко предложил: "Может, еще стульчики поставим?". На что услышал: 48 заполненных мест - это лучше, чем 500 полупустых. Он оказался абсолютно прав. Я совершенно с ним согласен. Малая форма, большая, много мест в зале, мало - не это делает театральное произведение лучше или, наоборот, хуже.
В основе данной вашей постановки пьеса Островского "Поздняя любовь", которую непросто узнать, настолько вы ее "осовременили". И название с подтекстом то ли нелепости, то ли сарказма.
Дмитрий Крымов: С названием как раз все просто. В записной книжке, где у меня было расписание репетиций, я для экономии времени писал кратко: "О-й", то есть, Островский. И вообще мы начинали делать этот спектакль просто как шутку. Что для меня было чистой воды авантюрой. Решил, не стану ничего вырезать у автора, просто поменяю местами какие-то текстовые куски. Люблю этим заниматься. Для меня это в какой-то степени спорт. Но в итоге мы ничего в Островском не поменяли, текс почти весь авторский. Просто по-разному его произносим. Получился шуточный текст. А, может, и не только шуточный.
На классика оглядываетесь: а чтобы он сказал о вашей авантюре?
Дмитрий Крымов: Вполне возможно, что Александру Николаевичу и не понравилось бы наше творение. Но тут надо понимать, что невозможно ставить пьесы в том виде, в каком они когда-то писались. Между прочим, Островского его современники не принимали - ни критика, ни зрители. Он слыл в драматургии ниспровергателем устоев. И пьесы Чехова не принимали. Теперь оба - классики. Время идет, все переосмысляется, интерпретируется.
То есть, вы берете у авторов только сюжет?
Дмитрий Крымов: Нет, конечно. Тут имеет значение эмоциональное чувство, которое рождает литературное произведение. И тебе начинает казаться, что обязательно должен воплотить его на сцене в какой-то театральной форме. Важно подобрать к этой форме ключ. Вообще, не понимаю, почему нужно думать о том, что сказал бы о твоей постановке классик? Достаточно того, наверное, что получил от него творческий заряд, чтобы затем - с его помощью! - рассказать публике что-то новое. У писателя Андрея Синявского в 1960-х годах вышел роман "Прогулки с Пушкиным". Его очень за него ругали, мол, как ты смеешь - с самим Александром Сергеевичем?! Но Пушкин не стал от этого меньше. Наоборот, открылся потрясающе свободным человеком, который позволяет с собой гулять. Если сейчас Островский позволяет мне делать практически тоже с собой, честь ему хвала! Высота его как художника как раз в том, что он разрешает другим людям играть собой. А театр - это игра.
Хорошо, если зрители понимают и принимают ее!
Дмитрий Крымов: У нас в России очень хорошие зрители. Критики, к сожалению, немножечко профессионализированы, но публика замечательная. Понимают все нюансы, которые закладываются в постановку. А там часто столько слоев!..
А, говорят, современный отечественный зритель испорчен, ему подавай что-нибудь легкое, веселое. В какой-то степени поспособствовала этому антреприза, разъезжая по городам и весям со слепленными на скорую руку постановками исключительно ради заработка.
Дмитрий Крымов: Испортить публику очень просто. В том числе, плохой антрепризой. Да и большим спектаклем в принципе тоже. Ведь зритель, как правило, не имеет крепких устоев. Мне самому в этом смысле повезло, есть с чем сравнивать. Первым спектаклем, который я в своей жизни увидел, была легендарная мхатовская постановка "Синей птицы". Меня в 5 лет отвела на него мама (известный театровед Наталья Крымова - авт.). Лучшее воспоминание детства!
В ваших спектаклях заняты главным образом молодые актеры вашей же лаборатории Театра "Школа драматического искусства". Вы принципиально не работаете с уже состоявшимися, именитыми мастерами?
Дмитрий Крымов: И с именитыми работаю. Например, с Филиппенко, Гаркалиным, Ахеджаковой… Валера Гаркалин в свое время и подвигнул меня на первую постановку. Получилось случайно. Мне очень нравился сам процесс работы над спектаклем. Будучи сценографом, часто наблюдал, как это делал отец. При этом периодически сочинял "для себя" что-то "постановочное". Как-то придумал одну сцену для "Гамлета", рассказал о ней Гаркалину. Тот в ответ: так ты сам это и поставь! Стал регулярно наведываться ко мне в мастерскую, где я, весь в краске, у палитры, - какая постановка?.. Однако Валера убедил. В 2002 году я поставил "Гамлета" на сцене Театра им. Станиславского. С него, собственно, и началось.
Что касается актеров, то мне больше нравится творить со своей группой молодых ребят, а не использовать уже готовые драгоценные камни. Интереснее самому помочь талантливому человеку стать хорошим актером. Но иногда, когда мне кажется, что нужно кого-то позвать к нам, в том числе, и для того чтобы мои ребята обогатились, зову.
Ваш отец - легендарный Анатолий Эфрос - не предлагал вам стать у него, например, ассистентом? Или вы сами не хотели этого, чтобы избежать невольного ли сравнения критиков, по другой ли какой причине?
Дмитрий Крымов: Тут все проще. Я не собирался быть режиссером, даже в голове не лежала данная тема.
Достигнув успеха не только в живописи, сценографии, но и в режиссуре, которая поначалу "в голове не лежала", с кем-то мысленно сверяете, то, что делаете? На кого-то ориентируетесь?
Дмитрий Крымов: Сверяю с отцом. Но только, конечно, по духу. По форме мои работы совершенно не похожи на то, что ставил он. Да я и не хочу, чтобы были похожи. Честно говоря, не знаю, как он делал на сцене то, что в итоге получалось. Хотя не один год был художником на его спектаклях. Передать, описать невозможно. Это все равно, что пытаться рассказать, как человек дышит воздухом.
В свое время вы, профессиональный художник, создали театр, у актеров которого практически не было текста. Главное, утверждали вы, энергия пространства, в котором они действовали, а также разные "сопровождающие" звуки. Но постепенно стали уходить от этого. Что-то изменилось в ваших взглядах на сценическое искусство? В вас самом?
Дмитрий Крымов: Художник на сцене всегда важен. В смысле творец. Он может использовать актеров, а может животных, или сам выйти на сцену. Каких-то законов тут нет и не должно быть. Критики любят выстраивать теории. Меня недавно спросили: в какой степени сегодня в театре важно слово? Я теряюсь. Я не знаю. Наверное, важно. И не только сегодня - всегда. И актер важен. И стул, если он стоит на сцене.
Как-то вы сказали, что художником можно и должно быть, когда волнует запах краски. А режиссером?
Дмитрий Крымов: Когда волнует запах театра.
А какой у театра запах?
Дмитрий Крымов: Это смесь чего-то материального с чем-то мифическим. Это Синяя птица, которая на самом деле всего лишь черный бархат. Для меня это запах Чуда.