Валентин Распутин
Выставка-ярмарка, яблочко на блюдечке
...Так счастливо совпало, что на невеликом стенде своего издательства нашел для нас местечко Георгий Пряхин - Валентин Распутин издал у него в "Воскресенье" свою последнюю книгу, а я - первую, байкальскую. Кто из нас больше радовался по этому поводу, мы не выясняли. А Пряхин усмехался в усы: он-то знал, что Распутин придет на встречу с читателями. Не упустит.
- Ну да, - кивнул я на тесноту нашего пятачка, - а к кому это очередь за автографом выстроилась, бьет копытом...
Мы занимались каждый своим, пока Пряхин не прекратил его заманчивым предложением:
- А не перейти ли нам к пище земной?
- Если путь туда недалек.
- Далек - не далек, был бы полон кошелек.
Так, балагуря, мы оказались за столом в предвкушении неизбежного тесного общения. Тем более что стол уже ожидал нас салатами, закусками и гостеприимным блеском бокалов.
Торги бывают разные
Нельзя перед человеком кривить душой. Особенно, если она у него искренняя до слез. Про таких говорят: слезами омыта.
Тем более перед его памятью.
Валентин Распутин ушел от нас, так и не приняв новую российскую действительность, какая начала кучковаться в 90-х годах. Он не был к ней равнодушен и не был молчуном. В последнем своем крупном произведении "Дочь Ивана, мать Ивана" он напрочь отверг спекулятивный характер ценностей, нравственных ориентиров, подштукатуренных непривычным для русского уха словом толерантность, которые нам навязывают, предав анафеме целомудренность и как явление русской глубинной жизни и как признак высокой литературы. И культуры. Нет, он честно дожил в ней свои годы и дни - свой срок - как врачеватель мудрый, тонкий, неторопливый и основательный, поставил ей диагноз весьма отличный от тех, которые ставили ей придворные лекари и его, Распутина, давние коллеги-приятели. Он даже осудил некоторых, когда узнавал, что они плясали на останках поверженных кумиров, под неправые залпы перекрестного огня, не прощая плясунам за их талант, который уж никак не должен был добровольно отдан в прислужники эмоциям...
Когда делят власть, чтобы властвовать над великой страной, попавшей в переплет со своим народом, а не помочь ему выжить в лихую годину; когда делят людей на "наших" и "ненаших", чтобы разобщить нас, воспитанных и привыкших жить гуртом и вместе искать ответ: а почему мы должны служить властям, которые делают народ нищим и душой и кошельком?
Оценку происходящему в России Валентин Григорьевич сделал для себя, размышляя над происходящим вокруг.
"Всегда казалось само собой разумеющимся, заложенным в основании человеческой жизни, что мир устроен равновесно (с чем никак не соглашался его единомышленник по Байкалу академик Михаил Грачев), и сколько в нем страдания, столько и утешения, сколько белого дня, столько и черной ночи. Да впереди всегда маячил плотный берег, и в любом крушении всегда оставалась надежда взойти на него и спастись. Теперь этот спасительный берег куда-то пропал, уплыл, как мираж, отодвинулся в бесконечные дали. И люди теперь живут не ожиданием спасения, а ожиданием катастрофы..."
Кого винить в происшедшем? Тех, кто по групповому сговору пришли к власти, и теперь, когда стало всем очевидно, что новая власть беспомощна, глупа и плохо образована и натаскана для такого грандиозного дела, как управление великим тысячелетним государством, а советники из заморского обкома своекорыстны и вовсе не советники, а спецы по разноцветным революциям, цель которых - поработить народы, приторочить их к своему колониальному сапогу - кто и зачем их звал к нам-то? Уж если новоделы так размашисто отказались от своих кумиров, выставив память о них на публичные торги, зовущиеся по ихнему аукционами, то продать каждого из нас - что сдачу отдать нищему - не перехрянут.
Бодался Байкал с начальниками
Разговор за нашим столом не мог проплыть мимо Байкала.Чин-чином, первый тост за Байкал, чтоб ему всегда чисто было.
За народ, который остается русским народом до конца, верным своему Отечеству, как бы его не поносили наши недруги.
- А как вы, Валентин Григорьевич, относитесь к Солженицыну?
- Тут интересен один момент: Солженицын, отказавшийся от награды Ельцина, - патриот, а Распутин, принявший премию от Солженицына-патриота, - отступник и предатель. Это у одних, умеющих заблудиться в двух соснах.
- Бывает.
- Я не о том: бывает, что и кочерга летает. Не настолько мы сильны и богаты и не настолько умопомрачение, как партийная дисциплина, стеснило наши взгляды и вкусы, чтобы не признавать Солженицына-художника и Солженицына-мыслителя. Можно с ним соглашаться или не соглашаться, но помнить слова Достоевского: "Дьявол с Богом борются, и поле битвы - сердца людей". Это вечное.
- Вы, Валентин Григорьевич, принуждали Путина к Байкалу?
- Принуждал или не принуждал... - пожал плечами Распутин. - Но когда мы плыли по Ангаре и остановились в Кодинске, рядом с которым сооружается Богучанская ГЭС... Я позвонил Владимиру Владимировичу, попросил о встрече.
- Он не удивился звонку?
- Нет. И теме разговора не удивился. Путин, можно сказать, спас Байкал от грозящей ему беды, когда принял решение отодвинуть нефтяную трубу по берегу Байкала на безопасное расстояние. Почитайте в "Российской газете" тех дней хронику событий по Байкалу - все поднялись в его защиту, даже министры. Мы того решительного поступка с дальновидными последствиями не забыли и не забудем.
Он согласился встретиться со мной. Встретились на Байкале. Я начал с того, что припомнил слова Солженицына о главной задаче власти - сбережении народа. А сбережение народа - это не только обеспечение его работой и прожиточным минимумом, но и сохранение России в ее нравственном, духовном и культурном обликах, в сохранении природы - матери народа.
Путин не перебивал меня, но только до той поры, пока я не заговорил о Богучанской ГЭС, о том, нет ли возможности, если не прекратить ее строительство вовсе, то хотя бы отказаться от отметки верхнего бьефа. Уже поздно, ответил Путин. А что касается следующей гидростанции на Ангаре, Нижне-Ангарской, по ней еще нет окончательного решения...
А буквально через неделю после этой нашей встречи грохнулась Саяно-Шушенская. Конечно, это случайность, что трагедия случилась после нашей встречи. Но какая-то назидательная что ли случайность...
Он повертел в руках мою книжицу. Прочитал вслух название: "Байкальская молитва". Сказал:
- Кто-то до нас помолился за Байкал. Что б мы не охальничали с ним. И его молитва дошла до Бога.
- Вы верите в Бога? - спросил Александр Иванович, не очень разговорчивый генерал под псевдонимом, который у одного на самом верху служил то ли советником, то ли консультантом по самым каверзным вопросам.
Распутин метнул по нему взглядом:
- Я верю в русскую душу. Сколько она перемогла, пока Байкал врачевал над своей водицей, а не сошла со своего русла, как ее ни мытарили. Говорят, вернулась к своей вере. А она ее и не теряла, не расставалась с ней. Потерять веру - потерять все. Вера в народе оставалась всегда, как бы ее из него не выжимали.
Подняли рюмки за Распутина, совесть русской литературы, но к предложенному тосту он попросил оговорку:
- Ничьей совестью я не хочу быть, дай Бог, со своей поладить. Но что пишу я для своего народа и всю жизнь служу ему своим словом - от этого не отказываюсь.
Мы выпили и за служение народу.
- Я одного боюсь, - сказал Распутин без нажима, - перерождение в народе совершается быстрее, чем предполагалось.
Наступила тишина.
"Дочь Ивана, мать Ивана"
Сюжет повести прост, как будний день. Девочка-подросток в поисках заработка на городском рынке попадает в расставленные сети приезжих. Ее волокут в мужское общежитие, и что с ней там происходит в течение двух суток, одному сатане известно. А в просторечии "пускают по кругу". Под угрозой "нэ дашь - зарэжу" она теряет все - и невинность, и свободу, и здоровье. Через два дня, когда ее находят родители, она уже никто: избитая, с синяками в пол-лица, с парализованной волей, запуганная до смерти. Она на все вопросы отвечает одним ответом: я боялась... они грозились убить. Милиция и прокуратура готовятся оправдать и отпустить насильника: земляки поднялись за него горой, крупно сбросились...Тогда мать, пережившая самые страшные в своей жизни дни, подкарауливает в коридоре прокуратуры задержанного насильника и стреляет его в упор из двуствольного обреза. Который сделала сама, всю ночь сидела на кухне и пилила ножовкой ствол охотничьего ружья, пока муж, как параличом разбитый, спал. Эта самая дочь Ивана, мать Ивана совершает самосуд над изувером и нелюдем, когда убеждается, что власть готовит над насильником суд неправый. И идет в тюрьму.
Вот и весь сюжет: зло наказано, справедливость восторжествовала. Но для Валентина Распутина это повод разобраться в проблеме века: страна сменила не просто власть, а политический строй, что стало с людьми, с их жизнями, с укладом их житья-бытья? Хозяевами остались они на своей земле, в своей стране, в своем доме?! Да и в своей судьбе?
Он исследует тщательно, как говорится, до пятого колена все обстоятельства жизни каждого из действующих лиц этой трагедии, кладет на чашу весов людского самосудия, казалось бы, незначительные и даже никчемные аргументы, чтобы вынести свой приговор... Вот этот приговор и будоражит общественное мнение, критики рвут его как холстину - с осторожным треском, а иные, изворачиваясь, в топорном замахе.
Давая последнему своему крупному произведению имя "Дочь Ивана, мать Ивана", Распутин как бы кольцует арену, на которой разворачиваются события: три поколения семьи, как три эпохи: советской власти, перестройки и постперестроечной барахолки, в которую превращается великая держава. И почему-то не очень-то хочет возвращаться в нормальное русское состояние, которое выпестовало всё и всех.
Распутин скупыми словами характеризует каждого героя в своей трагедии в самом начале повествования, помогая нам сосредоточить внимание не на подсобном для понимания материале, а на философии жизни.
Вот они-то и оказались втянуты в тенета трижды клятой и проклятой политкорректности на бытовом уровне, хотя автор на всех ста пятидесяти трех страницах своего произведения ни разу не употребит этого слова.
Тамаре Ивановне пришлось испить полной мерой этой бурды, называемой политкорректностью, и она с ней рассчиталась по полной. По-своему. По-матерински, если муж оказался слабаком.
Молитесь женщине
Слово и внутреннее состояние существа женщины в одной связке у Распутина, одно другого продолжение, которое, соединившись, образует душу. Познание этого тончайшего процесса требует столько деликатности, замирания дыхания, чтоб не спугнуть, не оставить "чужой" след в столь интимном и стерильном мире, что не всякому дано туда соваться. Распутину дано.
Еще в девичью пору, "перед сном, закрывшись на крючок, Тамара поднимала перед мерклым зеркалом ночную рубашку и всматривалась в себя с той удесятеренной пристальностью, с какой почти всякая девочка-подросток чуть ли не в таинственном обмороке следит в себе за всеми переменами, возвещающими приближение женщины..."
"Ее волновала женская тайна, в ней же заключенная, но не то физиологическое, тоже непонятное, жуткое, но и одинаковое для всех, а то невидимое, нутряное, более чувственное, чем физиология, запаленное особым духом: или тихое, сонное, едва шевелящееся, нежно перебирающее грудь, поднимающее от волнения на цыпочки. Словно что-то, не смеющее открыться, жило в ней, что-то счастливое уже тем, что его чувствуют и ищут... Она терялась от мысли, что совершенно себя не знает..."
А теперь в такой же мир Светки вломилась тварь, грязная мразь, угрожающая все превратить в немыслимую похоть?!..
Отец, Иван Савельевич, провожал ее, повзрослевшую, в город, прикинулся пьяным больше, чем был, чтобы предупредить: до мужа, дочь, блюди себя как зеницу ока. Она даже обиделась на отца, что заставил себя эти слова говорить.
Но наступило время, когда и Тамаре Ивановне понадобилось говорить их своей Светке. Светка выслушала мать, пряча от стыда и неловкости глаза, но это-то так и должно было быть: в таких понятиях они все оставались недотрогами...
И вот теперь Тамара Ивановна сидит вместе с дочерью, попавшей в беду, у следователя, и он ведет допрос "под протокол".
Под пыткой
Не допрос это, а пытка. Пытка двоих - дочери, она должна рассказывать все подробности - кто, как и сколько раз ее насиловали, и матери - она должна слушать, как истязали ради садистского удовольствия ее беззащитную кровинку, девочку, девственницу ватага сексуально распаленных скотов.
"Ты сказала ему, что ты несовершеннолетняя?
Светка мелконько, дрожью, затрясла головой.
- Не сказала?
- Я еще раньше сказала, что я девочка. А там я не могла говорить. У нас уж там не разговор был.
- А что у вас было? - Цоколь покосился на Тамару Ивановну и добавил: - Я понимаю, тебе тяжело говорить. Но у нас здесь тоже не дружеская беседа. У нас допрос...
- Пусть мама выйдет, - медленно растягивая слова и произнося каждое слово с разной интонацией, как это бывает у маленьких детей, выходящих из истерики, сказала она, ни на кого не глядя.
- Мама не может выйти. Она здесь не для своего удовольствия сидит.
...Когда Светка поняла, что спасения не будет и здесь, она как через порог в себе переступила и отвечала бесстрастным, выжженным голосом, которого хватало лишь на короткие фразы".
"...И от этого голоса, от выдираемых из глубока слов Тамару Ивановну проняла жуть, она и слыхом не слыхала, прожив на свете сорок лет, что в мире, под которым ходит солнце и просушивает-проветривает все-таки человеческую грязь, могут существовать такие немереные бесстыдство и гадость.
После одного из ответов, совсем уж неслыханного, молния сверкнула в голове Тамары Ивановны, возвещая конец ее терпению, - она стукнула кулаком по столу, вскочила и для себя же, для себя, не для кого другого крикнула в нестерпимой муке:
- Да как же можно?! - и выскочила в коридор".
Распутин сам вынес приговор давно. Но он старается, чтобы мы не сомневались в его справедливости и неотвратимости. Более того, чтобы мы, читающие его трагедию, стали и народными заседателями на этом процессе.
Любая революция, любой переворот в государстве чреваты массовым ростом инвалидов. И на голову, на ноги и руки, и на сердечную недостаточность.
В ход пущено все, чтобы замарать человека, и перво-наперво его нравственные устои. Распутин по себе может судить об этом. Он тут же на себе почувствовал, что в человеке помечено объектом атаки.
О равновесии и симметрии
...Но и с другой стороны. Распутин не то чтобы сторонник симметрии, а и не одноногий: по жизни идет на своих двоих. Вот его герои разговор разговаривают:
- И с начала, и с конца одно выходит... Иссякли. Были, шумели и все вышли. Хоть Сталина зови, хоть Петра. Не поможет. Человек старится и народ старится. Слабнет, переливается в другой народ. Закон природы, - утверждает один старик. Поживший и нахлебавшийся, не стремящийся скрестить лапки.
Другой, из деловых, средних лет, зовет в качестве исторического секунданта Ивана, сына Тамары Ивановны, собирающегося в дорогу - строить церковь в деревне, на родине своих родителей, человека ищущего, не потерявшегося в этих исканиях, а приобретающего опыт.
- Слушай, Иван, тут вот говорят, очень даже убедительно говорят, что наша песенка спета. Русская, значит, песенка спета. Что мы уж ни на что не годимся, только свет впустую коптим. Ты у нас молодое поколение, как ты считаешь?
- Попоем еще, - улыбаясь, отвечал Иван.
- По-по-ем! - подхватил, зычно пропев, Демин. - Но ты это, - он опять обернулся к Ивану, - ты это так, к слову, сказал или вы там это обсуждаете? Сказать по-разному можно.
- Обсуждаем.
- И много вас, кто обсуждает?
- Нет, не много. Но много и не надо.
- Почему? Отвечай!
- Остальные - кисель. Под телевизором угорели.
...и, продолжая улыбаться, рассказал.
- Недавно... выступал ученый из Новосибирска. По теме "Есть ли у России будущее?". Он хорошо говорил, нам понравилось. Его спрашивают: "Почему вы всех русских хотите сделать русскими?" - "А почему я всех русских должен делать нерусскими? Они ведь рождены русскими!" - говорит...
- Ему дальше. "Дело не в имени, не в национальности, - говорят. - Каждый человек должен меняться, как хочет, как его душа желает, способом свободной эволюции". Он отвечает: "Это будет не эволюция, а мутация, атмосфера создана такая, что он будет перерождаться в чужое. А когда переродится, он будет ненавидеть всякого, кто не переродился. Это, - говорит, - закон потери лица, закон предательства".
* * *
Позвонил академику Михаилу Александровичу Грачеву в Лимнологический институт, что на Байкале. Они с Распутиным были как два богатыря, отстаивая интересы светлого Ока Сибири. Мне было не очень корректно спрашивать, но я все-таки спросил ученого, сыгравшего выдающуюся роль в изучении Байкала.
- Мы с вами не договорили о Распутине.
- Да... Распутин... - отозвался он.
- Что-нибудь не так, Михаил Александрович?
Он молчал.
- Год Распутина в России... - Мне бы помолчать, а я: - Наша память и совесть...
- Поехал я помолиться в церкви Знаменского монастыря, где похоронен Валентин Григорьевич... Поставил свечку...
Он говорил увесисто... Словами не сорил. Как всегда.
- ...На могиле писателя цветы, цветы...
Михаил Александрович ходить не может. После автокатастрофы в конце прошлого века, которая изломала его на части, он остался жив и руководил институтом до 2016-го. Замечательная жена Елена Валентиновна его вынянчила и вернула к творчеству. И ни на день академик не оставлял научную работу и контакт с окружающим миром.
Встречи и беседы с Валентином Григорьевичем были для него наполненными жизнью, которая редко бывает ласковой со слабаками. Да что там кокетничать, совсем не бывает.
- При своих мы остались с Валентином Григорьевичем. Он все уповает на равновесие - в жизни, в мире, во всем.
- А разве не так?
- Ну вот... На равновесие надеются мечтатели, а реалисты знают: ни во Вселенной, ни в нашей жизни равновесия нет и быть не может.
- Но почему же?!
- При равновесии все замрет. Остолбенеет. Кончится.
Ах, как он меня разочаровал.
- И что Распутин?
- Он считает, что равновесие - это гармония.
* * *
Мы все живем в своих измерениях и потому такие разные. Природа не оставила нам ни полшанса стать клонами друг друга. В этом глобальное спасение человечества от самого себя.
...И наша память
Валентин Распутин ушел от нас, так и не поклонившись в пояс власти, которая одаривала его по таланту щедро, видимо, понимала: душа и совесть русской литературы дорогого стоит, а служение ей не совместимо с лицемерием. Распутин, вслед за Пушкиным, мог бы представить все свое творчество одной строкой великого поэта: "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет". Но не былинно-сказочной, а реально озабоченной собственным выживанием, рвущей в себе становые жилы, идущей на невосполнимые жертвы, прощающей своим вождям человеческие слабости и государственную немощь. И даже преступления перед народом. Не пляски на его костях. Кому бы то ни было.
* * *
- Ну, на посошок, - сказал директор издательства и предложил: - Давайте за любимое произведение Распутина. Какое оно у вас, Валентин Григорьевич?
- Все, как дети. Но самое любимое... Я как-то не думал об этом.
- Но написано?
- Да кто ж его знает.
- Тогда за "Прощание с Матёрой".
Выходит, мы уже тогда с ним попрощались. В нашем веке такой баланс нам достался: мы больше прощались, чем встречались с дорогими людьми.
Но нас еще ждала встреча с "Дочерью Ивана, матерью Ивана", очень непростым произведением Распутина про наши непутевые будни: в такое зеркало поглядеться, как на причастие в церковь сходить. Оно заканчивается символически.
Дочь Ивана, мать Ивана - сорокапятилетняя Тамара Ивановна, досрочно освобожденная, возвращается из мест заключения домой. И на дороге "жадно всматривается в людей, остававшихся здесь, ничем не стесненных, безоговорочно себе принадлежащих, она вдруг поразилась: да ведь это лица тех, за кем она наблюдала там. Те же самые стылость, неполнота, следы существования только одной, далеко не лучшей частью... Это что же? Почему так? И там, где нет свободы, и здесь, где свобода навалена такими ворохами, что хоть из шкуры вон, результат одинаковый?
Но уже догадывалась Тамара Ивановна, что на подобные вопросы здесь больше не отвечают. Не четыре с половиной года не было ее на этих улицах, а все сорок пять. И за эту эпоху жизнь закалилась и уплотнилась настолько, что она не признает никаких сомнений, ничего хлябающего, перетаптывающегося, и уверенно делает главное свое дело - чеканит из человека монету".
Гений писателя Валентина Распутина добился своего: он оставляет нас на распутье с вопросами: в тюрьме ей было легче, чем дома? Так перевернула нас жизнь, что мы теперь вышагивай не вышагивай, а все получается коленками назад?
Вопрос отсылает человека к раздумью. Раздумье находит ответ. Ответ - предпосылка к действию. Но вот что это будет за действие?
Писатель Валентин Распутин