Дурных людей в повествованье нет,
Сперва обескуражены от счастья,
Что слышен шорох, что мерцает свет
И влажен воздух робкого ненастья,
Пунктир событий, лодочка, туман,
Застенчивость, предчувствие утраты
Невидимой, и гости по домам
Расходятся, ни в чем не виноваты,
Темнеют листья, светится трава,
Как будто ничего не происходит,
Проходит жизнь, и капают слова
О детстве, о разлуке, о погоде,
Негромкий плеск, избушка рыбака,
У девушки платок вечерний розов,
И мысли вдаль плывут как облака,
Когда их ночью думает философ,
Подробности вещей, родная речь,
Которая к любви, беде и боли
Стыдится вслух внимание привлечь,
Лишь горло перехватит поневоле.
Андрей Анпилов
Юрию Казакову посвящали стихи Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский, но эти недавно написанные строки Андрея Анпилова - самое, быть может, точное эхо казаковской прозы, от чистоты и нежности которой и сегодня перехватывает горло.
Юрий Казаков умер 35 лет назад. Почему-то кажется, что именно в ту пору, в 1982 году, что-то сдвинулось в мироздании. Тогда мы не чувствовали этого, как люди, живущие в долине, не ведают, что где-то в горах рухнула дамба. Поток событий накроет нас только через несколько лет.
Последние рассказы и письма Казакова пронизаны предчувствием стремительно приближающейся беды и отчаянным стремлением спасти самое драгоценное, что есть у человека на Земле, - свою душу. "Время нынче очень уж серьезное, - писал он Виктору Конецкому 21 ноября 1982 года, - и надо бы нам всем, хоть напоследок, нравственно обняться".
Сегодня время еще, быть может, серьезнее. Только вот заглушается эта серьезность истеричными ток-шоу и карнавальным информационным шумом. Тот, кто ищет врагов, вряд ли услышит того, кто мучительно ищет слова примирения.
Но только прикоснись к прозе Казакова, и ты почувствуешь братские объятия Юрия Павловича, а закрывая книгу, услышишь его голос: "Ты, старичок, того... не забывай, что и ты когда-то был мал, беспомощен и ласка материнская была для тебя дороже всех богатств земных... Не забывай друзей юности твоей, первую любовь храни в чистой горнице сердца... Не забывай..."
К счастью, книги Казакова выходят одна за другой и, пожалуй, сегодня найти его рассказы проще, чем это было лет десять-пятнадцать назад, когда писателя чуть было не сочли "навсегда забытым". Вот только что сборник его рассказов "Двое в декабре" вышел в издательстве "Детская литература". Скоро выйдет в свет "Избранное" Юрия Казакова в московском издательстве "Прозаик". В августовском номере журнала "Новый мир" - уникальная публикация из архива Юрия Павловича: наброски, дневниковые записи, не печатавшиеся ранее отрывки из рукописи рассказа "Во сне ты горько плакал", карандашный портрет Казакова, нарисованный в 1962 году его другом писателем Георгием Семеновым.
С разрешения редакции "Нового мира" и вдовы писателя мы печатаем сегодня три лирические миниатюры Казакова, а также письмо к Юрию Павловичу замечательного детского поэта Якова Акима, которое не вошло в новомирскую подборку и публикуется сегодня впервые.
"Кто там разберет, что в жизни главное, важно только хорошо об этом писать..."
Яков Аким - Юрию Казакову
Дорогой старик!
Мы с женой прочли "Арктура" в "Москве"*.
Ты знаешь, я более чем осторожен на похвалы и уверения в гениальности. Но твоя проза идет совсем по другому, самому высокому счету. Почти весь рассказ прочли вслух, потому что нельзя спокойно читать его глазами - таким пружинящим ритмом и сдержанной чистотой наполнен каждый абзац.
Юра, милый, хорошо и не страшно жить на свете, когда может вдруг объявиться в тесной арбатской комнатушке такой вот большой, добрый и честный художник.
Тебе нечего тревожиться. Рассказы твои легко переживут и окололитературную возню, и глупые статьи, и все это странное, тяжелое время.
Будь здоров и - по возможности - счастлив.
Обнимаю тебя.
Я. Аким
Сентябрь 1957.
*Рассказ "Арктур - гончий пес" был впервые опубликован в журнале "Москва", 1957, N 8.
Белый гриб
Какое бы ни было обилие грибов, но белый гриб всегда неожиданен. Увидишь, даже сердце вздрогнет. Мне в нём всегда чудилась таинственность. Другие грибы обыкновенны. Белый гриб - как пришелец из давно миновавших на земле эпох.
Я помню, как в Поленове ранней весной на тяге ранили вальдшнепа. Увидал я его уже в сумерках. Он был весь тёмно-шоколадный, длинноклювый, молчащий. Звери, люди - раненые - кричат, стонут, плачут. Вальдшнеп молчал, и во взгляде его в чёрном глубоком глазе была дикость, нездешность, древность. Он как бы знал всё о земле и видел ящеров и птеродактилей.
Так и белый гриб - плотный, с неровной, прилегающей к круглому почти корешку шляпкой - тёмно-коричневой, осыпанной по краям серебристой пудрой - страшно древен.
Скворцы
Шёл по дороге, конец октября, но бабье лето, солнце сильно греет. Летят пауки, паутина блестит на листьях. На дороге клочки золотистой соломы. На телефонных проводах сидят скворцы. Греются на солнце. Иногда в горлышке то одного, то другого задрожит шарик, и, кажется, даже булькнет музыкально. Но песен уж нет. Нет весенней, летней оживлённости, хлопотливости. Сидят неподвижно, греются и как бы ждут, когда из неизмеримой глубины неба донесётся к ним сигнал, некий вещий знак, тогда они забудут всё, что здесь, собьются в стаи и полетят куда-то на неведомый юг.
Четыре журавля
Через реку перелетели четыре журавля, они летели невысоко, вытянув ноги, и казались такими отчужденными от всего, что окружало нас на реке - бакены, дрожь судна, треск моторок. Они не успели далеко улететь, как высокий левый берег, поросший глухим лесом, скрыл их. Перед тем, как скрыться за лесом, они стали замедлять полёт и было ясно, что они где-то сядут поблизости. И захотелось вдруг пристать к берегу, подняться на него, войти в лес и идти в тишине, и выйти на поляну или к маленькому озерку, и как журавль, почувствовать вокруг себя только безлюдный тихий лес и небо над головой.
Дневниковая запись, 1 сентября 1971