Известный музейный работник Ленинграда и хранитель древностей Великого Новгорода Борис Шевяков в 1933-м был арестован. Его приговорили к расстрелу "за контрреволюционную деятельность по сохранению культа религии и попов". Но сразу же расстрел заменили на десять лет ИТЛ.
- Это было время, когда ГУЛАГ еще казался бредом сумасшедшего, и отец легко сбежал из мордовских лагерей, - вспоминает дочь Бориса Шевякова Вера Ковалеская. - Он обзавелся фальшивым паспортом и вернулся в Ленинград. Его сразу вычислили и отправили уже в пилотный проект ГУЛАГа - в Соловецкий лагерь особого назначения. Для перевоспитания в "советского человека". Дело в том, что отец отвергал принципы музеефицирования, которые насаждала новая власть - сохранять большевистскую историю, а остальную - "на свалку истории".
Ковалевская в начале 30-х этих тонкостей знать и понимать не могла: на тот период ей было чуть больше трех лет. Отца она помнит по свиданиям в тюремной гостинице в карельской Кеми. Туда ему однажды разрешили приехать с Соловков на встречу с семьей.
- Помню буйство анютиных глазок в тюремном дворе, - рассказывает Вера Ковалевская, - и смешные, до болей в животе, сказки папы. Мы с ним и мамой все время шутили и смеялись. Это был 1936 год, а в 1937 году его расстреляли. Но мы об этом узнаем лишь после 1945 года, и по большому секрету. Его мы хранили десятилетия. А тогда казалось, что худшее уже позади.
После возвращения из Кеми в Ленинград за семьей Бориса Шевякова началась слежка. Когда пришла повестка от следователя, мать Веры срочно устроила стирку в коммунальной квартире. Она развесила белье сушиться, и сбежала с дочкой в пригород к родным. Ночью в коммуналку пришли люди из НКВД. Пока беглецов искали, родные смогли мать и дочь отправить в глухую деревню в Грузию. Когда стихло, Шевяковы перебрались в Тбилиси, где Ковалевская жила до 17 лет - до поступления в МГУ.
- Не помню, это был 1947-й или 1949-й год, - вспоминает Ковалевская, - мы тайком, ночью пошли на железнодорожный вокзал Тбилиси - встречать знакомого искусствоведа. Он освободился с Соловков, и рассказал нам с мамой как большую группу в 700-800 человек, куда включили и моего отца, поместили на баржу, а потом утопили ее в море. Тех, кто пытался плыть, расстреливал конвой...
Закончив школу с золотой медалью, Вера Ковалевская приехала поступать на геологический факультет МГУ.
- "Валить" меня начали на собеседовании, - вспоминает Ковалевская. - Вместо экзаменов, их медалистке сдавать не надо, устроили допрос тетки из отдела кадров. Где умер отец? Где похоронен? Почему не знаете? И не приняли. Без объяснений. Потом, мне тихо сообщили: "Как дочь врага народа". У меня был шок: в Тбилиси меня никто так не называл. Я не сдалась. Написала письмо папиному товарищу и коллеге - президенту Академии наук СССР Сергею Ивановичу Вавилову. И лично понесла письмо на дачу Вавилова. Знала адрес. Встретил он меня с грустью. Все прочитал внимательно. Когда читал, меня пронзило острое ощущение жалости к нему. Не знаю почему. Хотя жалеть меня надо было: если бы не его ходатайство меня не зачисли бы на исторический факультет МГУ.
Университет Вера Ковалевская окончила в 1956 году. Стала археологом, потом доктором исторических наук, ведущим научным сотрудником Института археологии РАН. А документы на реабилитацию отца Ковалевская подавать не стала.
- Сначала было противно, - объясняет она свою позицию толстовского непротивления злу насилием. - В чем оправдывать и оправдываться за отца, который сохранял, а не разрушал исторические реликвии в отличие от большевиков? Мы с мамой долго считали унизительным для памяти об отце просить о его реабилитации… А потом музеи Санкт-Петербурга подали коллективное прошение о реабилитации десятков тысяч работников музеев Ленинграда-Санкт-Петербурга…
Так Борису Шевякову вернули его честное имя.