Сначала был спектакль Кристиана Люпы и Литовского Национального театра "Площадь героев" по пьесе сумрачного гения Томаса Бернхарда - о семье австрийского физика еврейского происхождения, покончившего жизнь самоубийством через полвека после окончания Второй мировой войны. Затем на фестивале открылась серия спектаклей московской "Мастерской Дмитрия Брусникина": прежде всего - "Конармия" по прозе Исаака Бабеля в постановке Максима Диденко (который вот-вот покажет москвичам "Десять дней, которые потрясли мир" к 100-летию Юрия Любимова, ровесника революции). Не ограничился размышлениями о пьесе Всеволода Вишневского и Виктор Рыжаков - включив в спектакль переклички с советскими шедеврами: спектаклями Александра Таирова и Алисы Коонен, придумавшей, кстати, легендарное название для пьесы Вишневского (Камерный театр, 1933 год), и постановки Георгия Товстоногова (Александринка, 1955). Вместе с молодым драматургом Асей Волошиной Рыжаков вернул в текст пьесы фрагменты первого варианта 1932 года, в котором гибнет не только женщина-комиссар (так было в спектакле Таирова), но и весь экипаж корабля. В новом спектакле Рыжакова, как, к слову, и у Диденко, молодые актеры не просто исполняют роли, но и вместе сочиняют спектакль, фантазируя этюдами, принося свой материал, прежде всего, песни, которые звучат здесь во множестве - от советских шлягеров до совсем неожиданных хитов рок- и поп-музыки.
Угол палубы, уходящей вглубь сцены, ограничен двумя серыми стенами-воротами - пролом в прошлое, или в будущее, зияющее темнотой (художники "Оптимистической" - Мария и Алексей Трегубов), откуда появляются революционные матросы - призраки с набеленными лицами, зомби нескончаемой войны. Темные резкие подводки глаз воскрешают в памяти образы немых экспрессионистских фильмов ужаса, а сама главная (Анна Блинова) героиня похожа не столько на сильного Комиссара, сколько на хрупкую гимназистку, начитавшуюся социалистических книжек и пробующую себя в амплуа революционерки. Ее речь наполнена необъяснимыми, абсурдными заявлениями. И когда вдруг является рассказ про мальчика, которому режут пальчики, она кажется взятой прямо отсюда, из истории какой-нибудь Ларисы Рейснер, петербургской утонченной барышни, сочинившей свою революцию в голове, до всякого реального опыта. И только потом начинаешь понимать, что это Лиза Хохлакова, девочка из "Братьев Карамазовых": она грезила книжками, а потом ушла в революцию.
Спектакль сочинен в жанре безумного прощального концерта, который матросики -призраки 1917 года, дают своим потомкам: песни тех и этих лет уравнены в правах, границы государств и языков игнорируются. Английский звучит наравне с русским, анархисты гибнут - как и царские офицеры, которых девочка-комиссар расстреливает не дрожащей рукой, не давая опомниться ни себе, ни зрителям. Логика революции не знает иерархий, пальчики ребенка здесь так же ничтожны, как и чья-то жизнь. Порой кажется, что, захваченные анархическим хаосом, создатели спектакля сами теряют способность выстроить хоть какую-то логику.
Начало спектакля представляет почти все возможные виды театральной репрезентации, начиная с классического балета и оперы до современного перформанса, но понять, почему двое ведущих затянувшегося правительственного концерта (великолепная Эра Зиганшина и игравший в спектакле Товстоногова Аркадий Волгин) "целый век" не могут избавится от партийного пафоса, невозможно. Слова Блока и Розанова, добавленные к тексту, так же, как речь матери,обращенная к убитому сыну, на секунду обжигают: после них окончательно теряешься в хаосе происходящего, в патоке анархического безумия и пафоса.
В пьесе Вишневского Комиссар, несмотря на женственную хрупкость, превозмогает анархический бунт матросов: выстраивается тоталитарное государство, и требуется партийная дисциплина. В спектакле Рыжакова девочка-комиссар- такая же жертва иррационального хода истории, как и ее подопечные матросики.
Лишь однажды возникает в спектакле тишина и покой иного мира, когда Ведущий и бывший матрос революции, выпив рюмочку за упокой, разговаривают с морем - это актеры спустились в первый ряд партера, прямо к нам, и кричат криками чаек, глядя, как плывет по линии прибоя матросская бескозырка. Но все же и эта успокоительная надмирная тишина теряется в новом взрыве хаоса, не позволяя остановиться, подумать, услышать самих себя.
Новая "Оптимистическая" включает все послереволюционные поколения в свой поминальный концерт, обнаруживая потомков в той же точке безумного невозврата, что и матросов революционного корабля Всеволода Вишневского.