В Вологде в сувенирном магазинчике я купил открытку. На открытке - двухэтажный домик с резными наличниками, старики на лавочке у крыльца, мальчик на трехколесном велосипеде, женщина в халатике с тазом белья в руках. А на развороте открытки - стихи:
Вологодские дворики милые,
Что стоите вы нынче унылые
Под осенним неласковым солнышком?
Скрип калитки простуженным горлышком.
Под ногами хрустят ноткой звонкою
Лужи стылые корочкой тонкою,
Осень легкая вальсами венскими
Над качелями кружится детскими...
Над стихами - посвящение: "Посвящается улице Батюшкова 1960-х годов". Наш брат, подумал я, ровесник. И улица Батюшкова - из самых мне родных. Она ведет к Соборной горке, к реке и парку, где по выходным играет музыка и кружатся карусели. По этой улице ходили мои дед и бабушка, мои родители и мои дети, и даже внучка уже успела пробежаться.
Стал расспрашивать об авторе, Андрее Алексееве, и мне тут же подарили скромный сборник "Всё будет", изданный тиражом 250 экземпляров. На обложке знакомый мне с детства вид: железнодорожный мост через реку Вологду близ Спасо-Прилуцкого монастыря, дождливый осенний день.
На обратном пути в Москву я все читал и перечитывал эту книжку, радостно отдавшись душой тому, что и мне помнится до мельчайших трещинок, черточек, морщинок. За окном пробегали станции с ласковыми названиями.
Поэзия, кроме восхитительной высоты слога и таинственной музыки, это всегда еще братское "ау", обращенное к тому мальчишке, который живет в тебе. И мальчишка отзывается быстрее, чем ты, взрослый зануда, успеваешь что-либо подумать о стихах, измерить их строгим литературным аршином.
...А ведь стихи-то - хорошие. Из чистого родника любимых улиц, из неспешного созерцания домиков на заречной стороне, храмов, лодок на перевозе. Дай Бог, чтобы каждому новому поколению вологодских поэтов хватило здешнего неба, напоминающего фрески Дионисия, свежего ветра, настоянного на запахе речной воды, свежего белья, печного дымка и разнотравья. Сколь многое они еще услышат в плеске воды, скрипе уключин, цвиканье ласточек и стрижей, перестуке по мосту дальнего поезда.
Зеркало
Круглый стол, скрипучий стул,
Скатерть, желтый абажур,
На комоде слоники,
Над комодом ходики.
Между створками трюмо
Есть зеркальное стекло.
И живет тихонько в нем
Весь наш милый тихий дом.
Все там есть: и стол, и стул,
Скатерть, желтый абажур,
На комоде слоники,
Над комодом ходики.
Если чуть сомкнуть трюмо,
То волшебное стекло
Многократно приумножит
Все нажитое добро.
Будет много слоников,
Будет много ходиков,
Будет лампы ярче свет,
Будет жизни много лет.
* * *
Бывает так, что комната пуста,
И от секунды до другой - верста,
И маятник небесный замирает,
Когда перо над рифмами летает...
* * *
Наберу слова в пригоршни,
Покрошу на лист бумаги,
Пусть на свете станет больше
Поэтической бодяги.
Разомну сухарь в ладонях,
Положу на край дороги,
Пусть крылатые созданья
Мне слетаются под ноги.
Поскребу в кармане рваном
Горсть непрожитых медяшек,
Поклонюсь пред белым храмом,
Все раздам толпе бедняжек.
Если спросит голос сверху:
"В чем, скажи, твое желанье?" -
Я отвечу: "Длись подольше
С жизнью сладкое свиданье!"
Хождение в Прилуки
На переезде встал автобус,
И я, билетик теребя,
Смотрю в окошко: стынет глобус
Под зябкой хмурью октября.
С тяжелым грохотом в колесах
Плетется с севера состав,
Тревожа гравий на откосах
И лист на ивовых кустах.
Сегодня день провел в Прилуках,
В святой тиши монастыря,
Просился к Богу на поруки,
Искал душе поводыря.
Крошил сухарь случайным
птицам,
Рубцуя свой душевный шрам,
Украдкой вглядывался в лица
Людей, крестившихся на храм,
Себя жалел. И в нетерпенье
Был зол и даже осуждал
Тех, кто в церковном услуженье
Передо мной весь день мелькал.
В потоках мыслей зрели муки,
Медь колокольную круша.
Я согревал в карманах руки,
Но стыла в холоде душа.
Поднявшись тяжко с мокрой лавки,
Озябший,
Злой на целый мир,
Я вздрогнул.
Из церковной лавки
С улыбкой доброй,
Полный сил,
Мальчонка -
Светлая головка -
В сопровождении родни,
Сандалькой шаркая неловко,
Переставляет костыли.
Господь! Спасибо за науку,
Прости за то, что отвлекал.
Осенней моросью Прилуки
Гасили мой стыдливый жар.
Вера
Платочком носик часто трет,
Простыла, видимо, бедняжка,
Старинных стен рисует свод
Художница, девчонка-пташка.
Поодаль сяду, погляжу
На то, как младость чертит
вечность,
И сам, глядишь, чего рожу,
Рифмуя ту же бесконечность.
"О, Господи, как я дрожу!" -
Сквозь ветки лип донес мне ветер,
Но предан делу своему
Художник двенадцатилетний.
Сидит на стульчике складном,
В стакане кисточку болтает,
Макнет - и вот уж серебром
Макушка церкви засияет.
Я к ней тихонько подошел,
Спросил: "Как звать-то тебя?"
- "Вера"
"Теплей оденься", - "Хорошо",
И окунулась снова в дело.
Незримой стайкой голубей
Кружили ангелы над ней.
* * *
Бродить по улицам вечерним
Приятно мне уж потому,
Что город тихий, город древний,
Не весь подался в новизну.
Еще встречается нередко
Давно не крашеный забор,
Что на столбах повис некрепких,
Оберегая сонный двор.
А там, в траве, лежат игрушки,
Совочек с ведрышком в песке,
И старый пес, дворово-русский,
Сопит на солнечной доске.
Сквозь легкий тюль окно вздыхает
Вечерний томный аромат,
И пьяный шмель, едва летая,
Давно уснуть на клумбе рад.
И я, притянутый к забору
Картинкой той, что сердцу
всласть,
Кажусь жильцам, должно быть,
вором.
Да так и есть. А как не красть?!
* * *
Все, что Богом дадено,
Все мое, не крадено,
Что к душе прилепится,
Тем она и светится.
Человек не звание -
Господа создание,
Согрешит - покается,
Долго и не мается.
Некрещеным хуже, все грехи
наружу.
Вот и мне не спится.
...Кабы покреститься.
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru