Документальная драма из жизни Николая II, концерты Михаила Плетнева, Вадима Репина, Люки Дебарга, Ольги Перетятько, российские премьеры и редко звучащие партитуры (Джеймса Макмиллана, Бориса Лятошинского, Сергея Прокофьева). Финал - опера "Русалка" Александра Даргомыжского в концертном варианте под руководством Михаила Плетнева. Оперная партитура на фестивале РНО - уже традиция. "Русалка" Даргомыжского - во всех смыслах нетривиальный выбор: одна из самых редко исполняемых русских опер. Новаторская: написана не на либретто, а на оригинальный текст поэмы Пушкина "Русалка" (почти без изменений, без уступок гладкости голосоведения). И сама опера, написанная в 1856 - как мост, соединяющий музыкальные миры Глинки и будущие интонационные новации "Могучей кучки". Тут можно услышать и интонации опер Чайковского ("Черевички", "Опричник", уничтоженная "Ундина", восстановленные фрагменты которой исполняет Владимир Федосеев), и Римского-Корсакова ("Майская ночь", "Ночь перед Рождеством"). Бэкграунд Плетнев прекрасно слышит и знает, но намеренно артикулирует "индивидуальные" композиторские черты: "романсовость" Даргомыжского, его виртуозное владение техникой вокальных ансамблей, и не только "народные картины" хоров, но и их близость к духовным песнопениям. Он прорисовывает в оркестре все эти детали музыкального языка Даргомыжского в размеренном темпе, словно растягивая его в огромное, как волна, lento. Подчеркивает контрасты: бурные звуковые массивы в свадьбе Князя (тенор Борис Рудак) или финала 1 действия, где Наталья бросается в Днепр; меланхоличные соло гобоя; пронзительные монологи виолончели под плеск арфы (как в "Ундине" Чайковского); гротескно подскакивающие на стакатто оркестровые фигурации в песнях Мельника (бас Петр Мигунов); исступленные "романсы" Натальи (сопрано Зарина Абаева) и Княгини (меццо-сопрано Полина Шамаева). Трактовка Плетнева рациональна и ясна. Иногда, кажется, слишком рациональна для романтичного сюжета. Но ощущение это создавали певцы: пели старательно, текст музыкальный проработали (особенно в сложнейших ансамблях) тщательно, но слишком зависели от нот. А главное - дикция, которая (за редким исключением вроде Русалочки в исполнении 12-летней Любы Дурсеньевой и хоров в исполнении Московского Синодального хора) - настолько размыта, что главное сокровище для Даргомыжского, пушкинское слово, утонуло оркестровом потоке, как русалка в Днепре.