Хореограф Иван Естегнеев и режиссер Евгений Кулагин вместе с актерами придумали новый язык для трагедий Шекспира. Телесные формулы боли, горя, удушья, отчаяния, тирании, любви, ревности, насилия, власти, гибели, ярости, умирания и еще множества других состояний, которые так неповторимо выразил в своем поэтическом мире Шекспир, в спектакле "Гоголь-центра" обретают такую чувственную силу, которая становится новым ключом к хрестоматийным текстам.
Сама идея сделать тексты Шекспира средствами пластики не нова, но кажется, именно сегодня она обрела особую философскую убедительность. Обветшалость языка, невозможность с помощью любого перевода передать всю мощь и ярость шекспировской словотворческой революции подтолкнула создателей этого спектакля к такому необычному эксперименту. Почти год пробовали они на вкус архетипы и настроения шекспировских пьес, погружаясь в недра его поэтической лаборатории.
Художник Ксения Перетрухина с ее особой чувствительностью к уникальным законам игры, создала монохромное черное пространство, которое, тем не менее, отважно творит собственную хореографию - то есть ритм. Зашитая в черный кабинет сцена слева возвышается покатым помостом, если хотите - горой. Эта гора позволяет преодолевать гравитацию, отчаянную силу земного притяжения, как магнит втягивает человеческие тела вверх, заставляя их катиться вверх, исчезать в ее пугающих недрах.
Одержимый болью, начиненный памятью о травмах современный человек вырывается из плена слов с помощью неконтролируемых телесных жестов. Самый яркий из таких этюдов создан выдающимся актером Одином Байроном, который, кстати, сыграл Гамлета в дипломном спектакле Марины Брусникиной в Школе-студии МХАТ. Там его легкий, едва заметный американский акцент становился ярчайшим средством остранения, без которого невозможно никакое свежее восприятие искусства. Здесь остраняющим эффектом становится его пластика, буквально выворачивающая наружу все гамлетовское - безумие, потрясение, боль, его игру в парадоксы, его трикстерское юродство, его "молчание", в которое он уходит, так и не сумев выразить в словах все, что постиг.
Этот "гамлетовский" аффект, невозможность выразить в слове новый опыт, который обрушился на него всей своей тьмой, стал законом и для других персонажей и образов этого черного в буквальном и переносном смысле спектакля. Не случайно начинает его некий персонаж, больше всего созвучный Калибану (Евгений Сангаджиев). Он выбрасывает в микрофон слова, которые скорее всего звучат как некий архаичный или дадаистский лепет, как глоссолалия, как шепоты и крики, как шум и ярость. Существо, затерянное между природой и цивилизацией, в космосе, где человеку только предстоит родиться.
Там же, кажется, живут и все остальные персонажи. И страшная Гертруда-Геката, порождающая все новые и новые тела, и игривые эльфы лесов. И леди Макбет, чья ворожба больше связана с деревьями, чем с людьми. И Офелия, плывущая в реке рук как большая и таинственная рыба.
Страшный мир расчеловеченной природы сотрясаем спазмами власти, насилия, войны. Джульетту сметают орды ненависти, а Гамлет исчезает в щели горы, почти незаметно для глаза.
Одним из спектаклей Седьмой студии, а потом Гоголь-центра стали "Метаморфозы" французского режиссера Доменика Бобе по текстам Овидия, которого больше всех любил Шекспир. Пластический и музыкальный образы нынешнего спектакля (музыку специально для него написал французский композитор Anthony Rouchier A.P.P.A.R.T) транслируют идею метаморфозы: человеческие существа превращаются в природные, космос - в хаос.
В финале все это черное пространство вдруг покрывает огромный золотой занавес. И самое трудное разгадать - это покров надежды или посмертной позолоты.