В зале - одиннадцать абстрактных белых объектов, один из которых, увеличенный в двадцать раз, превращается в архитектурное пространство из белых деревянных конструкций. Слово "камерный", правда, может показаться мало подходящим для объекта - он едва вместился в один из самых высоких залов Новой Третьяковки. Но если небольшие объекты, которые рядом с "выросшим" собратом сразу начинают восприниматься как модели, и можно их рассматривать, обходить вокруг, обнаруживать параллели и круженье рифм, то в пространство "выросшего" произведения можно вступать, рассматривая его изнутри и дивясь тому, насколько оно пронизано светом. А белые деревянные рейки наверху, назначение которых казалось загадочным в уменьшенной версии, оказывались сводом - беседки или небесной тверди. Вот это-то пространство внутри свода, открытое свету, но выделенное белым кругом основания-сцены, и создает ощущение камерности, ощущение сада.
Что же получается, что "Город дорог", который выстроил на выставке Игорь Шелковский, вовсе не город пробок (как водится, говорим "дорога", подразумеваем - "пробка"), а город-сад? Потому и дóрог? Неужто, прямо, как у поэта: "Я знаю - город будет, я знаю - саду цвесть…"? Мол, вот же - эстетика "Города…" явно конструктивистская: жесткие деревянные конструкции, деревья, чьи кроны словно сошли с тетрадного листа в клеточку…
Фоторепортаж: Выставка "Город дорог" Игоря ШелковскогоНо конструктивисты, как и "лефовцы", садами интересовались, как правило, в том случае, если речь шла о Кузнецкстрое или других промышленных гигантах и их светлом будущем. Шелковского же при всем его вкусе к урбанистическим мотивам индустриальные сюжеты вовсе не влекут. Хрупкие заборчики, скамеечки, словно на детской площадке, угловатые деревья, похожие на вытянувшихся за лето подростков, отсылают к миру городских дворов, скверов, бульваров, но никак не трасс, ГЭС или небоскребов Москва-сити. Потому тематически и интонационно (если можно говорить о "темах" абстракции) пространства, созданные Шелковским, ближе к поленовскому "Московскому дворику", пейзажам Федора Семенова-Амурского или французских постимпрессионистов, нежели к проунам Эль Лисицкого. Другое дело, что с проунами, то бишь с проектом утверждения нового, этот мир роднит белизна и подчеркнутая условность. Они стирают приметы лет и времен года.
Но хотя пространство "Города дорог" явно вневременное, в нем нет, похоже, ничего от утопии. По крайней мере, если судить по строкам Маяковского, открывающего каталог в виде книжки-раскладушки: "Штопали б / домам / бока // обчистили бы грязь вы! // Мы бы / обошлись пока // Гоголем / да Тимирязевым". Трудно отделаться от мысли, что раскладная книга, где фотографии объектов чередуются с цитатами поэтов и писателей о Москве, предлагает еще одно, если угодно, четвертое измерение трехмерных объектов "Города дорог". Измерение поэзии и шире - книги. Причем книги, разворачивающейся, как гармошка, и в любой момент готовой превратиться в устойчивую конструкцию. К слову, палиндром названия "Город дорог", который читается одинаково справа налево и слева направо, с самого начала обещает игру трансформаций всяк входящему на выставку.
Фактически Шелковский сделал свой новый проект в трех форматах: скульптурных объектов, масштабной пространственной инсталляции и книги. Конечно, здесь можно усмотреть продолжение традиций работы в театре и книжной иллюстрации Владимира Татлина, например. Но может быть, за этим еще один сюжет - искусства и поэзии как подлинного дома жизни?
А может все проще? И строки Пушкина или Коржавина, Чехова или Луговского, Глазкова или Пригова, Сапгира или Бродского в каталоге окажутся тем личным ключом к "Городу дорог", что оставлен автором для зрителя? Хотя бы вот эти строки Иосифа Бродского: "Наряду с отоплением, в каждом доме // существует система отсутствия. Спрятанные в стене, // ее беззвучные батареи наводняют жилье неразбавленной пустотой // круглый год, независимо от погоды, // работая, видимо, от сети // на сырье, поставляемом смертью, арестом или // просто ревностью"…