Почему наш безумный мир не клонирует в таком количестве маленьких Парижей, маленьких Лондонов, маленьких Нью-Йорков, маленьких Шанхаев? Почему все, словно сговорившись, создают или находят у себя в стране именно "маленькую Венецию"? Это хорошая загадка, правильный ответ на которую помогает нам понять нечто весьма важное в нашей жизни.
Первая, поверхностная часть ответа проста и очевидна: Венеция в отличие от всех остальных городов мира построена не на земле, а на воде, не на берегу, а в море. Почему? А потому что люди, построившие это чудо, были изгнанниками. Они бежали с территории Римской империи, спасаясь от варваров, от гуннов, от Атиллы, от зверств и унижений. Если бы они могли, они построили бы свой город на небесах. И только закон всемирного тяготения уговорил их не делать этого. Тогда они выбрали море, куда гарантированно не доберется конница Атиллы. Сколько же надо было сохранить в себе сил, веры, духа, чтобы воздвигнуть свою новую обитель на деревянных сваях. Как же надо было любить свою покинутую по принуждению родину, чтобы воспроизвести ее прекрасный архитектурный облик в лучших образцах среди волн лагуны. Сегодня нам, современникам Корбюзье и Нимейера, весьма непросто представить себе, что одна только церковь Санта-Мария делла Салюте в Венеции потребовала в качестве фундамента забить в дно лагуны более полутора миллионов (!) деревянных свай. А церквей в этом городе больше, чем в любом другом городе Европы, - за сто пятьдесят.
Джон Рёскин, понимавший и любивший Венецию, написал строки, дающие ключ к пониманию тайны этого города. "И если какой-нибудь чужестранец захочет постичь, как и при каком духовном настрое зародилось владычество Венеции, какая сила вела ее, завоевательницу на завоевания, да не станет он оценивать мощь ее арсеналов и численность ее армий; пусть поднимется на верхний ряд каменных ступеней, окаймляющих алтарь собора Торчелло, и оттуда, подобно древнему кормчему, обозрит мраморные ребра доброго храма-корабля, и вновь населит его пустынные палубы тенями давно усопших моряков, и попытается ощутить ту же отвагу, которая наполняла их сердца, когда, вогнав в зыбкий песок сваи и отгородившись кровлей от гневного неба, все еще озаренного пламенем пожара, уничтожавшего их жилища, и, оказавшись, наконец, под защитой крепких стен, за которыми шумели волны, они объединяли силу своих голосов..."
Каждый, побывавший здесь хоть раз, что-то увозит из этого города к себе домой. В каждой квартире приехавшего из этого места появляется своя "маленькая Венеция": карнавальные маски, сувениры, одежда... Однажды мой старинный друг попросил меня привезти из Венеции осколок причального столба. Я варварски вырвал кусок древесной щепы из причального столба на набережной Скьявоне. Теперь и у моего друга есть дома своя "маленькая Венеция". Иосиф Бродский в своей знаменитой "Набережной Неисцелимых", описывая интерьер своей ленинградской квартиры, упоминает о кусочке гобелена с вышитым Palazzo Ducale, прикрывавшим валик на его диване. "Запишите сюда же маленькую медную гондолу... которую родители держали на трюмо, заполняя разрозненными пуговицами, иголками, марками и - по нарастающей - таблетками и ампулами".
И все же "маленькие Венеции", разбросанные по всему миру, это мы сами. Мы изгнанники из суровых и порой жестоких к нам жизненных обстоятельств, приезжающие сюда за красотой и свободой, за глотком свежего воздуха лагуны, которого хватает иногда на год, иногда на два, а иногда на всю жизнь.
Маленькая Венеция